Лодка - в пахнущий водорослями ил берега.
Матросы выпрыгивают, переносят Запуса, кладут его на шинель. Жмут
Олимпиаде руку. Из лодки уже кидают на берег буханку хлеба.
И в протоке темнолобый матрос Гриньша лезет в свой мешок, вынимает
полотенце и, матерясь, прибивает его к шесту.

V.

Земным веселым шорохом наполнены камыши.
Утро же холодное и одинокое.
Олимпиада не разводит костра. Где-то близко у камышей скачут кони -
может, табуны, - может, казаки. Черемуха за камышами - черные страшные у
ней стволы.
Дальше черемухи не шла Олимпиада.
Револьвер - браунинг. Один за другим шесть раз. На шестерых. А здесь
двое.
Шинель пропиталась илом. Запус мерз.
Тогда Олимпиада вышла за черемуху.
Меж колей - травы испачканы и пахнут дегтем.
Запус бредил.
Олимпиада шла колеями. Страшен запах дегтя - он близок: человек. Со
злостью срывала Олимпиада замазанные дегтем стебли. Но дорога длинна, и
кожа рук нужна другому.
Олимпиада услышала стук колес. Он был грузный и медленный. Нет, так
хотелось. Он был быстрый и легкий.
Олимпиада зашла в черемуховый куст. Она была темна, как ствол черему-
хи - спала на иле и не хотела умываться, потому что тогда словно слипа-
лись для нее дни - творился и мучился один день.
Олимпиада стоит в черемуховом кусте. По дороге быстро и легко - тара-
тайка. Круглощекий розовый мещанин осторожно правит лошадью.
Дни ее - неумытые, темные - длились как один; в этот день она почти
через весь город промчалась по распоротому человеческому мясу, - почти
мужским стал ее голос, когда она крикнула веселому мещанину:
- Слазь!..
А мещанин внезапно убрал щеки, лицо его состарилось, и словно выпали
брови.
Олимпиада указала револьвером на лошадь. Мещанин навернул возжу на
оглоблю, - чтоб конь не бежал.
Тогда Олимпиада увела его через черемуху, в камыши. Одной рукой она
придерживала голову Запуса, другой - револьвер, направленный в голову
мещанина.
Мещанин положил Запуса в тележку, снял свое пальто, накрыл им Запуса
и спросил:
- В город, к парому повезете?
- К парому...
- Действительно, паром теперь в действии, переправляет.
И он торопливо, обрадованно пошел в камыши принести шинель Запуса. А
когда он, запыхавшись, наклонился, - Олимпиада выстрелила ему в шею.
Липкая теплая тина на руках Олимпиады. Мещанин тяжел и неповоротлив,
как тина. Хотела накрыть его землей, - ни лопаты, ни топора - и Запус
ждет.
Выпачканные дегтем травы, зашипели о колеса тележки. Лошадь под чужой
рукой стремилась напуганно. Как плетни, туго завиты степные дороги в ко-
выле, в логах. Дороги тонкие, как прутья.
Олимпиаду встречали позади деревень, ночами. Приходила больше моло-
дежь, и долго шопотом, словно передавая другое совсем, рассказывали ис-
тинные степные тропы, куда не попадают казаки. Павлодар молчит. Куда ве-
зет Олимпиада Запуса? Каждый указывал свою дорогу.
Запус беспамятствовал. Тележка трясла, выбивала его кровь. Нигде не
хотели Запуса, везде указывали дороги, дальше, вперед.
Олимпиада - в киргизских аулах. Олимпиада показывает беям - аульным
старшинам - бумаги: она, жена, везет лечить на Горькие Озера раненого
мужа своего офицера Артемия Трубычева. У Олимпиады револьвер, огромная
жирная печать на бумаге - беи дают лошадей. Мимо киргиз и часто вместе
идет война... Мало ли мчится офицеров? Если эта тонконогая женщина хочет
везти быстрее других, - она жена. Беи угощают ее иримчиком и айраном, и
расспрашивают о Павлодарском восстании.
Чем глубже, тем тише степные дороги. Колеи словно выложены войлоком.
Запус лежит на овчинах. Возница-киргизенок поет самокладку: "ээыый...
желтоголовый офицер... голова у него словно из масла... а глаз не ви-
дать, как в песках воды... Я везу его быстро - так коршун тащит птицу;
тонкая женщина сидит рядом, у ней маленькое ружье, меньше ладони, и
громкий рот"...
Ян Налецкий встретил Олимпиаду в ауле Йык-Тау: Ян Налецкий не торо-
пился ехать в Аик - он ел у беев баранов, пил кумыс. Ему жаль только -
нет чистого белья, тогда б он позволил себе отдохнуть дольше. Все равно
уральские казаки не восстанут, да и кого теперь убедят бумажки, написан-
ные генералами? Так он и сказал Олимпиаде:
- Наши женщины, в Польше, похожи на вас, сударыня...
Налецкий стыдливо скрывает в длинных рукавах бешмета грязные руки.
Говорит он много, шипяще и нараспев.
- Изволите везти мужа?
- Да...
Ян Налецкий наигранно всплескивает руками:
- Как прекрасны русские женщины! В гражданскую войну, когда на доро-
гах ежеминутно попадаются шайки, когда мне, представителю Правительства,
часто не дают лошадей... О, великий русский народ!
Они показывают свои бумаги бею. Низенькие, как грибы, столики. Медные
куганы - с длинными, как лебединая шея, носками. Розовое солнце на тем-
но-желтых ногтях бея. Олимпиада переводит по-киргизски слова Налецкого:
- Я представитель Сибирского Правительства... еду по срочному поруче-
нию в Аик... Ян Станиславович Налецкий, поручик... прошу не задерживать
и отправить меня в первую очередь.
Он осторожно берет бумаги Олимпиады и опять наигранно плещет:
- Атаман Трубычев! О, мати Боска, доблестнейший человек, герой!..
Атаман нездоров?
Олимпиада сует бумаги в карман. Листья теплые, влажные. У ней на пле-
чах маленькая черная накидка, подбитая голубым сатином. Она спускает на-
кидку на грудь и еще ею прикрывает бумаги.
- Вы слышали о нем?
- Великий человек! Вся Сибирь знает! Мне ли не слышать об атамане
Трубычеве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56