- Попа лобызать? Если так интересно, иди. Товарищ Хлебов, пропустите
на пароход барышню. Скажите товарищу Горчишникову - пусть допустит ее на
свидание с арестованными.
На палубе под зонтиком, воткнутым в боченок с углем, - сидел и учился
печатать на машинке товарищ Горчишников. Пальцы были широкие и все хва-
тали по две клавиши. Дальше в повалку лежали красногвардейцы. Курили.
Сплевывали через борт.
Товарищ Горчишников, увидав Олимпиаду, закрыл машинку фуражкой, свер-
ху прислонил ружье, чтобы не отнесло ветром. Сказал строго:
- Кто будет лапаться, в харю дам. Не трожь.
Мадьяры, немцы, русины, пять киргиз. У всех на рукавах красные ленты.
Подсумки переполнены патронами. Подле машинного отделения кочегары спо-
рили о всемирной революции. Какой-то тоненький, с бабьим голоском, мат-
росик толкался подле толпы и взывал:
- Брешут все, бра-атцы!.. Никогда таких чудес не было!.. Бре-ешут.
Из толпы, прерывая речь, бухал тяжело Никифоров:
- Ты возражать, так возражай по пунктам. А за такой черносотенный
галдеж, Степка, сунь ему в зубы!..
- Я те суну штык в пузо!..
- А да-ай ему!.. Э-эх...
Толкались. Кричали. Звенела лебедка, подымая якорь. Пароход словно
нагружали чем-то драгоценнейшим и спешным... Даже машины акали по-иному.
...Указывая на каютку, Горчишников сказал:
- Здеся.
- Что?
- Поп и вся остальная офицерня.
Олимпиада улыбнулась и прошла дальше:
- Мне их не нужно.
- А приказывал, кажись...
- Может не мне.
- Значит, ослышался. Другая барышня, значит. Как это я?.. И то - ка-
кая вы барышня, мужняя жена, слава Богу. Кирилл Михеич-то здоров?
- Ничего.
- Ен мужик крепкой. Жалко, что в буржуи переписался. Может судить бу-
дут, а может простят. Тут ведь, Олимпиада Семеновна, штука-то на весь
мир завязывается. Социальная революция - у всех отберут и поделят.
- Раздерутся.
- Ничего. Выдюжут.
Олимпиада по сходням сходила с парохода. Запус стоял у конторки прис-
тани. Чубастый корявый казак, с шашкой через плечо и со следами оторван-
ных погон, рассказывал ему, не выговаривая "ц", а - "с", - о том, как
захватили они баржу. Пароход перерубил канат и, кинув баржу, уплыл в Се-
мипалатинск, вверх по Иртышу. Тогда они поймали плот с известкой и баржу
прицепили к плоту. На песках нашли троих расстрелянных казаков-фронтови-
ков. Приплавили их, на расследование.
Плот пристал недалеко от пристани. Уткнувшись в сутунки, широкая,
груженая пшеницей баржа зевала в небо раскрытыми пастями люков. На соло-
ме спали казаки-восстанщики, а подле воды, прикрытые соломой ("чтобы не
протухли" - сказал казак), в лодке - трое расстрелянных.
С парохода к плоту бежали красногвардейцы. Кто-то в тележке под'ехал
к яру, красногвардеец пригрозил ружьем. Тележка быстро повернула в проу-
лок.
- Поговорили? - спросил Запус Олимпиаду.
- Да.
- Передайте, пожалуйста, гражданину Качанову - в ближайшие дни он
имеет дать показание по делу офицеров. Не отлучался бы. Я буду на квар-
тире завтра или послезавтра.
- Передам.
- Всего хорошего.
И, прерывая рассказ казака, сказал подошедшему Заботину:
- Женщина много стоит. О заговоре донесла женщина, на попа донесла.
Дайте мне табаку, у меня весь вышел.
А матрос, лениво крутивший лебедку, плюнул под ногу на железные пли-
ты, вытер пот и сказал в реку:
- Любит бабье ево...

XII.

Через два дня отряд конной красной гвардии ехал подавлять восстания
казачьих станиц.
Серая полынь целовала дороги. На спиленных телеграфных столбах торча-
ли огромные темноклювые беркуты. Таволожник рос по песчаным холмам. Тени
жидкие, как степные голоса.
Скрипели длинные телеги. На передках пулеметы.
По случаю далекого пути красногвардейцы были в сапогах. Фуражек не
хватило, выдали из конфискованного магазина соломенные шляпы. Словно
снопы возвращались в поля.
Запус лежал на кошме - золотой и созревший колос. Рассказывал, как
бежал из германского плена.
Лошади рассекали потными мордами сухую жару. От Иртыша наносило запах
воды, тогда лошади ржали.
И все - до неба полыни. Облака, как горькая и сухая полынь. Галька по
ярам - оранжевая, синяя и палевая.
Хохот с телег - короткий, как стук колес.
Беркут на столбе - медлителен и хмур. Ему все знакомо. Триста лет жи-
вет беркут. А может и больше...
---------------
Сразу после от'езда Запуса выкатил из-под навеса телегу Артюшка,
взнуздал лошадь. Потянул Кирилл Михеич оглоблю к себе и сказал:
- Не трожь.
Кривая азиатская нога у Артюшки. Глаз раскосый, как туркменская саб-
ля. Не саблей, глазом по Кириллу Михеичу.
- Отстань. Поеду.
- Мое добро. Не смей телегу трогать. Ты что в чужом доме распоряжа-
ешься.
- Доноси. Пусть в мешок меня. Иди в Народный Дом. А я если успею,
запрягу. Не успею, твое счастье. Доноси.
- Курва ты, а не офицер, - сказал Кирилл Михеич.
Натянул возжи Артюшка. Кожа на щеках темная.
- За кирпичами поехал. Если спросит кто. На пароход кирпич потребо-
вался. Понял?
- Вались!..
Глазом раскосым по Олимпиаде. Оглядел и выругал прогнившей солдатской
матершиной. И, толстой киргизской нагайкой лупцуя лошадь, ускакал.
- За что он тебя? - спросил Кирилл Михеич.
Не ответила Олимпиада, ушла в комнату. Как мышь, скреблась там в ка-
ких-то бумажках, а дом сразу стал длинный, пыльный и чужой. Сразу в залу
выскочили откуда-то крысы, по пыли - цепкие слежки ножек. Пыльная вози-
лась у горшков Сергевна. Глаза у ней осели, поблекли совсем как гнилые
лоскутья.
Заглядывать в комнаты стало неловко и как-то жутко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56