"Долой правительство Керенского! Вся власть сове-
там!". Ниже этого списка рабочих кандидатов в Городскую Думу, а на пер-
вом месте:

--------T-----------------T-----------T-----------T---------------------¬ :N N :Имя, отчество и :Род занятий:Род занятий:Местожительство в : :по :фамилия. :в данное :до :данное время. : :порядку: :время. :революции. : : +-------+-----------------+-----------+-----------+---------------------+ :1. :Василий Антонович:Комиссар :Матрос. :Сельско-хоз. ферма на: : :Запус. :Рев. Штаба.: :уроч. Копой, Павл. у.: : : : : :Семип. обл. :

Полномочий от центра Чокан Балиханов не имел. Был он в голубоватой
форме с множеством нашивок. Черные жесткие волосы острижены коротко, а
глаза узкие и быстрые, как горные реки. Происходил он из древних кир-
гизских родов ханов Балихановых.
Полдень. Стада в степи грызут оттаявшие травы. Глухие, осенние, они
скупы, словно камень, эти травы.
Чокан Балиханов и атаман Артемий Трубычев пришли с заседания комитета
общественной безопасности, в гостиницу. Владелец гостиницы, немец Шмидт,
спросил почтительнейше:
- Из уезда слухи различные плывут, на заборах различные афиши, -
пройти в вашу комнату не разрешите?
- Успокойтесь, успокойтесь, - сказал Балиханов, - катайтесь на своем
иноходце. Ходу переливного иноходец... какие есть в степи кони... ах!
Так и прошел в комнаты, полусощурив длинные глаза.
Олимпиада разливала чай. Женщин Балиханов, как все азиаты, любил пол-
ных, чтобы мясо плыло, как огромное стадо с широкими и острыми запахами.
Олимпиада ему не нравилась.
- Я в степь еду, - сказал Балиханов и, вспомнив, должно быть, кумыс,
охватил чайное блюдечко всей рукой.
- Джатачники к большевикам переходят. Или у вас, действительно, есть
поручения из центра к киргизам?
- Это казаки трусят Запуса и лгут. Я в род свой поеду, джатачников у
нас немного: мы - вымрем, а революций у нас не будет.
Говорил он немножко по книжному, жесты у него быстрые и ломкие.
- Я уехал из Петербурга потому, что русские бунтуют грязно, кроваво и
однообразно. Даже убивают или из-за угла, или топят. У нас, как в стари-
ну - раздирают лошадьми...
- Лебяжий поселок Запус выжег. Я комиссию составил и прокурора из
Омска вызвал.
Балиханов улыбнулся, перевернул чашку и по-киргизски поблагодарил:
- Щикур. Я в Омске о Запусе слышал. Страшно смелый человек, много...
да... много...
Олимпиада вышла.
- Его женщины очень любят. Я вам по секрету: когда арестуете его,
пошлите за мной. Я приеду. Я посмотрю. У нас в академии малоросс один
был, я не помню фамилии его, он чудеса делал.
Атаман вдруг вспомнил, что с инженером раньше, до войны еще, они были
на "ты", теперь Балиханов улыбается снисходительно, говорит ему "вы", и
на руках его нет колец.
"Украдем, что ли?" - подумал атаман и сказал со злостью:
- Врут очень много. Запуса выдрать и перестанет.
- О, да. Лгут люди много. Я согласен. Я ведь крови не люблю...
- Это к чему же?
Балиханов не ответил. Улыбаясь протяжно, чуть шевеля худыми желтыми
пальцами, просидел он еще с полчаса. Артюшка показал ему новую винтовку
- винчестер. Киргиз похвалил, а про себя ничего не стал рассказывать.
Артюшка вытащил седло, привезенное из степи, - инженер поднял брови,
крепко пожал руки и ушел.
Олимпиада сказала:
- Обиделся.
- Повиляла бы перед ним больше, глядишь бы не обиделся.
- Артемий!..
- Молчи лучше, потаскуха!
Ночью, когда Олимпиада опять повторила мужу - не отдавалась она Запу-
су, только поцеловала, сам же Артюшка просил выведать, - тогда атаман
стал врать ей о ненормальностях Запуса; о том, что это сказал ему Бали-
ханов. Олимпиада краснела, отворачивалась.
Атаман дергал ее за плечо, шипел в теплое ухо:
- Молчишь? Ты больше моего знаешь... молчишь! Сознайся, прощу - лучше
он меня? Не веришь?..
- Пусти, Артемий, - больно ведь.
Он вспоминал какой-то туманный образ, а за ним слова старой актрисы,
пришедшей на-днях просить пропуск из города: "женщина отдается не из-за
чувственности, а из любопытства".
- Потаскуха, потаскуха!..

IX.

Вверху, где тонкие перегородки отделяли людские страдания (не много-
численные страдания), где потели ночью в кроватях (со своей или куплен-
ной любовью), где днем было холодно (дров в городок не везли - у лесов
сидел Запус) - вверху жила Олимпиада.
Внизу, где в двух заплеванных комнатах толкались люди у биллиарда,
где казаки из узких медных чайников пили самогон, днем гогот стоял: над
самосудами, над крестьянскими приговорами, над собой, - сюда по
скользской - словно вымазанной слюной - проходила Олимпиада.
Были у ней смуглые руки (я уже о них говорил), как вечерние птицы.
Платья муж приказывал носить широкие, синие, с высоким воротником. Как и
о платье, так же важно упомянуть о холодной осени, о потвердевших песках
и о птицах, улетающих медленно, словно неподвижно.
Над такими городками самое главное здание - тюрьма, потому - раньше
здесь шли каторжные тракты на рудники, в тачки. Еще - церкви, но церкви
(не так как тюрьмы) пусты, их словно не было; они проснулись в револю-
цию. Вкруг тюрьмы - ров с полынью, перед воротами - палисадник - боярыш-
ник, тополя, шиповник.
Все это к тому, - в тюрьму казаки водили людей, мужиков из уезда;
пахли мужики соломой, волосы были выцветшие, как солома. Как ворох соло-
мы, - осеннее солнце; как выцветшие ситцы, - холодные облака.
И любовь Олимпиады - никому не сказанная - темна, тонка. От каждод-
невной лжи мужу высыхали груди (старая бабка об'яснила бы, но умерла в
поселке Лебяжьем); от раздумий высыхали глаза; губы - об губах ли гово-
рить, когда подле нее весь городок спрыгнул, понесся, затарахтел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56