Поезжай по Болингброк-стрит. Почему не поглядеть, где он живет?
— Ладно, — сказал Лэфем. Он поехал медленнее. — Вон его дом, — сказал он наконец, остановив лошадь и указывая хлыстом.
— Ни к чему все это, — повторила жена, и он уловил ее тон так же хорошо, как ее слова. Он направил лошадь к тротуару.
— Подержи минутку вожжи, — сказал он, передавая их жене.
А сам слез и позвонил у двери и дождался, пока дверь открыли; потом вернулся и помог жене выйти из экипажа.
— Он дома, — сказал он.
Он достал из-под сиденья грузило и привязал его к узде.
— Думаешь, это ее удержит? — спросила миссис Лэфем.
— Должно удержать. Если и нет, не беда.
— А не боишься, что она прозябнет? — настаивала она, пытаясь оттянуть время.
— Пусть себе, — сказал Лэфем. Он продел дрожащую руку жены в свою и повел ее к двери.
— Он нас примет за сумасшедших, — прошептала она; ее гордость была сломлена.
— А мы и есть сумасшедшие, — сказал Лэфем. — Доложите, что мы хотели бы увидеться с ним наедине, — сказал он служанке, открывшей им дверь; она провела их в приемную, которая уже много раз служила протестантской исповедальней для отягощенных горем душ, приходивших, как и они, в уверенности, что тяжелее их горя нет на свете; ибо каждый из нас должен много страдать, прежде чем поймет, что он всего лишь один из бесчисленных братьев по страданию, которое безжалостно повторяется вновь и вновь с сотворения мира.
Когда пастор вошел, им было так трудно заговорить о своей беде, словно она была позором; но Лэфем решился. Просто и с достоинством, которого ему явно недостало при неловких вступительных извинениях, он представил суть дела сочувственно глядевшему на него пастору. Имени Кори он не назвал, но не скрыл, что речь идет о нем самом, его жене и дочерях.
— Не знаю, вправе ли я вас тревожить по такому делу, — добавил он, когда Сьюэлл задумался над услышанным. — Но я уже говорил жене: что-то в вас есть такое, и даже не в словах ваших, отчего я подумал, что вы сумеете нам помочь. Может, я всего этого ей и не сказал, но такое было у меня чувство. Вот мы и пришли. И если что не так…
— Все именно так, — сказал Сьюэлл. — Спасибо, что пришли и что доверили мне свою беду. Для каждого из нас приходит время, когда мы не можем помочь себе сами, значит, надо, чтобы помогли другие. Когда в такое время люди обращаются ко мне, я чувствую, что не напрасно живу на свете, даже если могу предложить им только свое сострадание и сочувствие.
Слова братского участия, такие простые и такие искренние, дошли до их отягощенных горем сердец.
— Да, — сказал Лэфем хрипло, а жена его снова стала вытирать под вуалью слезы.
Сьюэлл помолчал, и они ждали, чтобы он заговорил.
— Мы можем помочь друг другу, потому что всегда решаем за других разумнее, чем за себя. Чужие грехи и заблуждения мы видим в более милосердном, а значит, и более правильном свете, чем собственные; а на чужое горе смотрим более трезво. — Это он сказал Лэфему, а теперь повернулся к его жене. — Если бы кто-либо, миссис Лэфем, пришел к вам с такими же сомнениями, что бы вы подумали?
— Что-то я не пойму вас, — пролепетала миссис Лэфем.
Сьюэлл повторил свои слова и добавил:
— Я хочу сказать: как, по-вашему, должен был поступить другой человек на вашем месте?
— Неужели еще какой несчастный был в такой беде? — спросила она с недоверием.
— Нет на свете горя, какого еще не бывало, — сказал пастор.
— Если такое приключилось у кого другого, я бы… я бы сказала… да, конечно… Сказала бы, пусть уж лучше… — Она остановилась.
— Страдает один, а не трое, если никто из них не виноват, — подсказал Сьюэлл. — Это разумно, и это справедливо. Как можно меньше страданий — вот решение, которое напрашивается само собою, и оно всегда брало бы верх, если бы наши понятия не были извращены традициями и фикциями, порожденными пустой сентиментальностью. Скажите, миссис Лэфем, разве именно такое решение не пришло вам сразу в голову, когда вы узнали, как обстоит дело?
— Да, да, оно у меня мелькало. Только я думала, что оно неправильное.
— А вам, мистер Лэфем?
— Именно приходило. Но я не знал, возможно ли…
— Да! — воскликнул пастор. — Все мы ослеплены, все ослаблены ложным идеалом самопожертвования. Он держит нас в своих сетях, и мы не можем из них выбраться. Миссис Лэфем, откуда взялось в вас убеждение, что пусть лучше страдают все трое, а не одна?
— От нее же самой. Я знаю, она скорее умрет, чем отнимет его у сестры.
— Так я и думал! — воскликнул с горечью пастор. — А ведь ваша дочь — разумная девушка?
— Да у нее разума больше…
— Конечно! Но в подобном случае мы почему-то считаем дурным обращаться к разуму. Не знаю, откуда этот ложный идеал, разве что из романов, которыми в какой-то степени отуманены и развращены все умы. Уж, конечно, не из христианства: оно его отвергает, как только с ним сталкивается. Ваша дочь, наперекор своему рассудку, считает, что обязана сделать несчастными и себя, и любящего ее человека и этим принести на всю жизнь несчастье и своей сестре; и все потому только, что сестра первая увидела его и он ей приглянулся! К сожалению, девяносто девять девушек и юношей из ста — нет, девятьсот девяносто девять из тысячи! — сочтут этот поступок благородным, прекрасным и героическим; а между тем в глубине души вы сознаете, что это было бы глупо, жестоко и возмутительно. Вы знаете, что такое брак; и чем он является без взаимной любви. — Лицо у пастора пошло красными пятнами. — Я теряю всякое терпение! — продолжал он с жаром. — Ваша бедная девочка внушила себе, что ее сестра умрет, если не получит того, что ей не принадлежит и чего никакая сила в мире и ни одна душа в мире не могут ей дать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108