— Правда? Почему?
— Потому что сразу видно — не такой он человек. Может, он и хотел тебе угодить, но не затем, чтобы ты передумала.
— Да, наверно, он должен знать, что ничто меня не заставит изменить свое решение — во всяком случае, никакой его поступок. Я уже об этом думала. Но пусть ему не кажется, будто я этот поступок не ценю, хоть и считаю глупым. Может, ты ему напишешь?
— Почему бы и не написать?
— Нет, это будет слишком подчеркнуто. Не надо. Пусть все идет как идет. А лучше бы он этого не делал.
— Но ведь уже сделал.
— Я попыталась написать ему — два письма. Одно получилось такое смиренное и благородное, что просто противно, а второе — ужасно дерзкое и развязное. Жаль, что ты не видела этих двух писем, мама! Жаль, что я их не оставила, чтобы перечитывать, если когда-нибудь воображу, что сохранила хоть каплю разума. Лучшее лекарство от самомнения.
— Почему он перестал ходить сюда?
— Разве он не ходит? — спросила в свою очередь Пенелопа, словно о чем-то, чего она и не заметила.
— Тебе лучше знать.
— Да. — Она помолчала. — А не ходит он к нам потому, что обиделся на меня.
— Что же ты натворила?
— Ничего. Написала ему — недавно. Наверное, очень резко, но я не ожидала, что он рассердится. Ведь ясно, что он все-таки рассердился, а не просто воспользовался первым случаем отделаться от меня.
— Так что же ты натворила, Пэн? — спросила строго мать.
— О, и сама не знаю. Натворила бог знает что. Сейчас расскажу. Когда ты сказала мне, что у отца деловые затруднения, я написала ему, чтобы он не приходил, пока я не дам знать. Написала, что ничего не могу объяснить, и вот с тех пор он не приходит. И я не знаю, что это значит.
Мать посмотрела на нее сердито.
— Ну, Пенелопа Лэфем, для разумной девушки ты самая большая дура, каких я видела. Неужели ты надеешься, что он придет спросить , не позволишь ли ты ему приходить?
— Он мог хотя бы написать, — настаивала девушка.
Мать в отчаянии щелкнула языком и откинулась в кресле.
— Если бы он написал, я бы его стала презирать. Он поступает правильно, а ты… ты… Бог знает, как поступаешь ты… Мне стыдно за тебя. Чтобы девушка, такая разумная, когда дело касается сестры, оказалась такой бестолковой, как дошло до нее самой.
— Я решила, если отец разорится, сразу порвать с ним и не оставлять ни ему, ни себе никакой надежды. Во всей этой ситуации это был мой единственный шанс совершить что-то героическое, и я его не упустила. Сейчас-то мне смешно, но тогда — не думай, будто это было не всерьез. Еще как всерьез! Но полковник до того медленно разоряется, что все испортил. Я ждала банкротства на следующий же день, и тогда он понял бы меня. А когда все это растянулось на две недели, какой уж тут героизм — весь выдохся! — Она смотрела на мать, улыбаясь сквозь слезы, и губы ее дрожали. — За других легко быть разумной. А за себя — вон оно что получается! Особенно когда до того хочется поступить как не следует, что кажется, будто это и есть то самое, что сделать надо. Но одно мне все-таки удалось. Я нашла в себе силы ничего не показать полковнику. Если бы не то, что мистер Кори перестал приходить к нам и не мой гнев на него за то, что я так дурно с ним обошлась, я бы и вовсе ничего не стоила.
По щекам у нее потекли слезы, но мать сказала:
— Ну, хватит. Ступай и напиши ему. Не важно, что ты напишешь, очень-то не раздумывай.
Третья попытка удовлетворила ее едва ли больше двух прежних, но она отослала письмо, хотя оно казалось ей неловким и резким. Она написала:
«Дорогой друг, посылая вам ту записку, я полагала, что вы уже на следующий день поймете, почему я не могу больше видеться с вами. Сейчас вы все знаете и, пожалуйста, не думайте, что, если что-либо случится с моим отцом, я захочу от вас помощи! Но это не причина, чтобы не поблагодарить вас. И я благодарю вас за предложенную помощь. В этом — весь вы. Искренне
ваша Пенелопа Лэфем».
Она отправила письмо, а вечером он прислал ответ с посыльным:
«Дорогая, мой поступок — ничто, пока вы не одобрили его. Все, что я имею и что я есть, — ваше. Не пришлете ли вы несколько слов с подателем этого письма, не разрешите ли повидать вас? Я понимаю ваши чувства, но уверен, что сумею убедить вас думать по-другому. Знайте, что я полюбил вас, не помышляя о состоянии вашего отца, и так будет всегда. Т.К.».
Великодушные слова сливались перед ее глазами из-за набегавших слез. Но в ответ она написала:
«Прошу вас, не приходите. Мое решение твердо. Пока над нами висит угроза, я не могу вас видеть. И если отца постигнет беда, между нами все будет кончено».
Она показала его письмо матери и сообщила ей свой ответ. Мать задумалась, потом заметила со вздохом:
— Ну что ж, надеюсь, твое решение будет тебе по силам, Пэн.
— Я тоже. Потому что ничего тут не поделаешь, да ничего и не надо делать. Это мое единственное утешение.
Она ушла к себе; а когда миссис Лэфем рассказала все это мужу, он, как и она, сперва помолчал, потом сказал:
— Пожалуй, я не хотел бы, чтобы она поступила по-другому, пожалуй, она и не смогла бы. Если мои дела поправятся, ей не придется унижаться. А если нет, я не хочу, чтобы она была кому-то обязана. Сдается мне, и она того же мнения.

Семья Кори, в свою очередь, вершила суд над новостью, которую сын счел себя обязанным сообщить.
— Она поступила очень достойно, — сказала миссис Кори, выслушав сына.
— Дорогая, — сказал ее муж со своим обычным смешком, — она поступила чересчур достойно. Если бы она поставила себе целью наилучшим образом использовать создавшуюся ситуацию, то не могла бы поступить умнее.
Финансовый крах Лэфема походил на хроническую болезнь, которая внедрилась в организм, но развивается медленно, с улучшениями, а порой совсем не прогрессирует, вселяя надежду на выздоровление не только в больного, но и в самих ученых медиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108