Лэфем направился следом, чтобы запереть за ним входную дверь.
Жена окликнула его сверху, когда он возвращался.
— Ну как?
— Я сказал, что отвечу завтра.
— Хочешь, я спущусь, и мы поговорим?
— Нет, — ответил Лэфем, гордо и горько сознавая свое одиночество. — Ты мне ничем не поможешь. — Он закрыл дверь, и скоро жена услышала, как он шагает взад и вперед; всю ночь она слушала, не смыкая глаз, как он ходит по комнате. Но когда рассвет забелил окна, она вспомнила слова Писания: «И боролся Некто с ним до появления зари… И сказал: отпусти меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу тебя, пока ты не благословишь меня».
Наутро она ни о чем не решилась спросить его, а он поднял на нее усталые глаза и, помолчав, сказал:
— Не знаю, что ответить Роджерсу.
Она не смогла произнести ни слова; она не знала, что сказать, и, стоя у окна, проводила его взглядом, когда он, тяжело ступая, шел к углу улицы, чтобы сесть в омнибус.
В конторе он появился несколько позднее обычного; почта уже лежала у него на столе. Среди конвертов был один длинный, официального вида с фирменным заголовком, и Лэфем, еще не вскрыв его, понял, что Большая Озерная и Полярная дорога предлагает купить у него лесопилку и мельницу. Он машинально удостоверился в правильности своего страшного предчувствия и, вместе с тем, единственной надежды и долго сидел, бессмысленно уставясь на конверт.
Роджерс явился точно в назначенное время, и Лэфем протянул ему письмо. Он сразу все понял и увидел невозможность дальнейших переговоров даже с такими податливыми и сговорчивыми жертвами, как эти англичане.
— Вы меня разорили! — крикнул Роджерс. — У меня не осталось ни цента. Господи, смилуйся над моей бедной женой!
Он ушел, а Лэфем долго смотрел на дверь, которая за ним закрылась. Вот она — награда за то, что он твердо, ценой собственной гибели стоял за правду и справедливость.
26
В тот же день, еще до полудня, пришла из Нью-Йорка телеграмма от виргинцев, сообщавшая, что их брат согласен на сделку; Лэфему оставалось завершить ее. А он этого не мог; и, если они не дадут ему отсрочки, будет вынужден упустить этот шанс, единственный шанс поправить свои дела. Он провел день в отчаянных попытках достать денег, но не достал и половины к тому часу, когда закрылись банки. Мучаясь стыдом, он пошел к Беллингему, с которым так надменно расстался, и изложил ему свой план. Он не мог заставить себя попросить у него помощи и просто рассказал, что намерен предпринять. Беллингем сказал, что все это — рискованный опыт, что сумма, которую ему предлагают внести, огромна, разве что есть полная уверенность в успехе. Он посоветовал отсрочку, посоветовал осторожность; он настаивал, чтобы Лэфем хотя бы побывал в Канауа-Фоллз и осмотрел залежи и фабрику, прежде чем вкладывать такие деньги в расширение дела.
— Все это хорошо, — сказал Лэфем, — но, если я не завершу сделку в течение двадцати четырех часов, они откажутся от нее и выбросят свой товар на рынок. А как мне быть тогда?
— Повидайтесь с ними еще раз, — сказал Беллингем. — Не могут они быть так бесцеремонны. Они должны дать вам время взглянуть на то, что они хотят продать. Если это то, на что вы надеетесь, я посмотрю, что можно предпринять. Но проверьте все как следует.
— Хорошо! — сказал Лэфем, беспомощно повинуясь. Вынув часы, он увидел, что до четырехчасового поезда осталось сорок минут. Он поспешил вернуться в контору, собрал нужные бумаги и послал к миссис Лэфем мальчишку с запиской, что едет в Нью-Йорк и точно не знает, когда вернется.
Был сырой, холодный день ранней весны. Проходя через общую комнату, он увидел, что клерки работали в пальто и шляпах: мисс Дьюи накинула жакет и с особенно несчастным видом стучала покрасневшими пальцами на машинке.
— Что случилось? — спросил Лэфем, на минуту останавливаясь.
— Что-то с паровым отоплением, — ответила она с выражением незаслуженной обиды, обычным у хорошеньких женщин, вынужденных зарабатывать свой хлеб.
— Пересядьте с машинкой ко мне в кабинет. Там топится печь, — бросил Лэфем, уходя.
Спустя полчаса в общей комнате появилась его жена. День прошел для нее в страстных самообвинениях, сменивших оцепенение, в котором он ее оставил; теперь ей необходимо немедленно сказать ему: она поняла, что покинула его в час испытания и ему пришлось все вынести одному. Она со стыдом и смятением спрашивала себя, как могла так сбиться с толку, как сумел старый негодяй Роджерс настолько запутать ее, хотя бы на минуту, чтобы такое могло с ней случиться. Ибо если и была добродетель, которой гордилась эта достойная женщина и в чем она видела свое превосходство над мужем, это ее способность немедленно и ясно отличить добро от зла и выбрать добро во вред самой себе. Теперь ей пришлось признаться самой себе, как приходилось в подобном случае каждому из нас, что ее подвела та самая добродетель, которой она гордилась; что она так долго держала на сердце обиду, какую, по ее мнению, нанес этому человеку ее муж, что не сумела от нее отвлечься, и ухватилась за возможность искупления вместо того, чтобы понять, что в качестве искупления этот человек предлагал мошенничество. Зло, какое причинит Роджерсу Лэфем, пойдя наперекор ему, страшило ее куда больше, чем те беды, какие наделает Лэфем, если решит в его пользу. Но теперь она смиренно признала свою ограниченность и более всего на свете желала, чтобы человек, которого ее совесть толкнула туда, куда не смог последовать за ним ее разум, поступил правильно, так, как сам считал правильным, и только так. Она восхищалась им, она чтила его за то, что он поднялся выше ее; она хотела сказать ему, что, не зная еще, как он решил поступить с Роджерсом, знает, что он решил правильно, и с радостью разделит с ним все последствия, каковы бы они ни были.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108