Фрэнк будет рад это услышать. Держи нас в курсе дела, если "П" будет интересоваться тобой. – Под "П" Кампанья подразумевал правительство. – Возьми карандаш.Я взял карандаш.Он дал мне номер телефона.– По этому номеру я могу позвонить тебе? – спросил я, пытаясь понять, зачем ему это нужно.– Владелец этого номера может связаться со мной, – сказал Кампанья. – Позвони им, а я перезвоню тебе.Щелчок в трубке означал окончание нашего разговора.Меня должен был потрясти этот звонок, но вместо этого я почувствовал странное разочарование. Как и «Бергофф», Кампанья не сильно изменился. Еще одна примета Чикаго – судя по сообщениям газет, контрабандой мяса занималась Компания Нитти. На нее не повлияло введение продовольственных карточек.Я глотнул сладкого кофе со сливками и сделал еще один звонок по поводу кредитных чеков.Вскоре после трех кто-то постучал в мою дверь. Это был сильный и уверенный стук.– Открыто! – крикнул я.Сержант морской пехоты вошел в комнату и захлопнул за собой дверь. Ему было лет сорок; он был одет в отглаженные голубые брюки, рубашку цвета хаки с галстуком и шляпу. На блестящих ботинках отражался свет люстры. Он держался очень прямо, по-военному.– Рядовой Геллер? – спросил он, снимая шляпу. В другой руке он тоже кое-что держал – маленькую синюю коробочку.– Да, – ответил я, вставая. Он показался мне знакомым. Кем был этот человек? Он подошел к моему столу.– Я пытался дозвониться вам, но телефон был занят.– Да, извините. Мне много приходится звонить по работе. Черт, я вас знаю. Вы – сержант, который меня определил в армию.Я обошел свой стол и протянул ему руку. Мы обменялись рукопожатием, а он переложил шляпу в ту руку, в которой держал коробочку. Его улыбка была сухой, рукопожатие – уверенным.– Добро пожаловать домой, рядовой, – произнес он.– Что привело вас сюда, сержант?Он вручил мне маленькую квадратную коробочку с закругленными углами.– Мне выпала честь передать это вам, рядовой Геллер.Я открыл коробочку, ожидая увидеть внутри часы. Вместо этого там оказалась медаль.– Это ваша Серебряная Звезда, рядовой, – за отвагу. Поздравляю вас.– Я... да, благодарю вас... Я... черт... Даже не знаю, сержант. Это смешно.– Смешно?– Мне не кажется, что я совершил нечто, достойное медали. Я делал то, что должен делать. Единственная медаль, которую мне по душе носить – вот эта. – Я указал большим пальцем на Недобитую Утку, приколотую к лацкану моего пиджака. – Я сделал то, что должен был сделать. Но получать медали за убийства людей – я не знаю.Его рот превратился в узкую полоску, из которой таинственным образом вылетали слова:– Рядовой, корпус морской пехоты поносят на каждом шагу. Но в чем его никогда не обвиняли – так это в том, что за убийства мы даем медали. Мы выдаем медали за спасение людей – что вы с капралом Россом и делали в этой проклятой воронке от снаряда. И если бы я был на вашем месте, я бы только гордился этой медалью.Я улыбнулся этому старому грубому крикуну. Старому? Он, вероятно, был всего года на три старше меня. Не то, чтобы это делало его моложе. Служил ли он в первую мировую войну? Ведь он тогда был ребенком, как и многие морские пехотинцы в то время.Так или иначе, но я протянул ему руку еще раз, и он ответил на мое рукопожатие.– Благодарю вас, сержант. Я ценю ваши слова. Он еще раз сдержанно улыбнулся мне и повернулся, чтобы уйти, когда я обратился к нему:– Сержант!– Рядовой?– Вы случайно не знаете, вернулся ли один мой приятель в город? Он находился со мной в одном окопе.– Вы имеете в виду рядового д'Анджело?По спине у меня опять пополз холодок – но уже не такой, как при разговоре с Кампанья.– Да, его. Он вернулся?Сержант кивнул:– Да. Он тоже храбрый молодой человек. Я вручил ему награду этим утром.– Я бы хотел повидаться с ним.Сержант улыбнулся.– Я могу дать вам его адрес, если хотите. * * * Д'Анджело жил с дядей и тетей в Кенсингтоне – маленькой итальянской общине в дальнем южном краю города. Я сел на иллинойский рейсовый поезд, который проходил мимо пульмановского завода, где прежде работал мой отец, и локомотивного завода; оба завода теперь работали на войну и входили в список Элиота как потенциально опасные в отношении венерических болезней. Когда поезд проехал Сто третью улицу, я увидел дым сталеплавильных печей. Сидя в поезде, я думал о профсоюзах, о том, что профсоюзы значили для моего отца, чем для него была сама идея подобных союзов, и о том, что эта идея все еще была неплоха, но ее извратили, превратили в чистое надувательство такие жадные мерзавцы, как Биофф, Браун, Дин, Нитти, Рикка, Кампанья и всякие там Капоне. Неужели мы – д'Анджело, Барни, я – боролись за это?В начале пятого я вышел из поезда на Сто пятнадцатой улице. Я перешел улицу, где несносный запах краски с завода Шверина Вильямса перемешивался непостижимым образом с одуряющим ароматом специй из многочисленных итальянских ресторанчиков. Я оказался на Кенсингтон-авеню – широкой, просторной улице, которая дала название всей общине. Этот необычный район, состоящий из четырех кварталов, был настоящим оазисом между шведским и польским районами; в нем даже была собственная церковь.Кенсингтон – итальянский район – был единственным в Чикаго, которого почти не коснулась мафия.Первый этаж маленького трехэтажного кирпичного домика был занят бакалейной лавкой. На лестничной площадке второго этажа была единственная дверь без номера, я постучал.– Секундочку! – раздался крик за дверью. Женский крик. Дверь отворилась. За ней стояла стройная смуглая привлекательная девушка лет двадцати. Она была в рабочем комбинезоне, подчеркивавшем ее формы, а на голове ее была косынка, завязанная спереди узлом – в стиле тетушки Джемимы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106