Ещё и надпись помню: «… Кладёт Евфросинья святой крест в своём монастыре, в церкви святого спаса. Древо свято, бесценно, оклад его из золота и серебра, и камней, и жемчуга на сто гривен, а (тут какой-то пропуск в тексте)… сорок гривен. И пусть не выносится из монастыря никогда. И не продаётся, не отдаётся. Если же кто не послушает да из монастыря вынесет, пусть не поможет ему святой крест ни в жизни этой, ни в грядущей, и пусть будет он проклят животворною троицею и святым отцом, триста и восьмьюдесятью семью соборами, и пусть судьба ему быть с Иудою, что продал Христа. Кто же осмелится учинить это (тут тоже что-то пропущено в надписи)… властелин либо князь, либо епископ, либо игуменья, либо какой-нибудь иной человек, — пусть на нем будет это проклятие. Евфросинья же, раба Христова, что сделала этот крест, пусть обретёт вечную со всеми присными жизнь… Господи, помоги рабу своему Лазарю, прозванному Богшей, что сделал этот крест церкви святого спаса у Евфросиньи».— Да у тебя прекрасная память, Масей!— Пока не жалуюсь. — Масей помолчал, а потом спросил: — Скажи, а кто-нибудь наверняка знает, каким был полоцкий крест сначала, когда его сделал по заказу Прадславы ювелир Богша?— Крест, деревянный, кстати, в акте обозначено, как дубовое, но на самом деле, видимо, это кипарис. Оклад с лицевой и тыльной сторон из золотых пластин с драгоценными камнями. С лицевой стороны были вправлены двадцать иконок, перегородчатой эмали, отделанной орнаментом. В пяти квадратных гнёздах оборотной стороны креста содержались реликвии — кровь Христа, деревянный кусочек креста Христова, осколки камня от гроба богородицы и от гроба Христова, мощи святого Стефана, кровь святого Дмитрия, мощи святого Пантелеймона…— Согласно списку, мало что от этого осталось?— Выходит, что так. Но святыня остаётся святыней, даже если драгоценности утрачены.— Ну, а что тебе говорили в Могилёве? Где крест теперь?— Неизвестно. Но точно выяснено — в Могилевской музее его нет. А может быть, и вообще не было.— Но я видел его собственными глазами!— Не подделка ли это? Могли подделать, а оригинал тем временем увезти в Москву.— Не думаю, — ответил Масей. — А бывало, чтобы этот крест забирали из монастыря?— Иван Грозный взял его с собой в Москву, когда завоевал Полоцк.— Ну и что? Подействовало проклятие?— Подействовало. Пришлось русскому царю вернуть крест в Полоцк, потому что войска его стали терпеть в ливонской войне одно поражение за другим.— Грозное, я тебе скажу, предупреждение. Не иначе ты, Алесь, тоже веришь в магическую силу креста? Где он теперь может быть?— Хотелось бы, чтобы он был в Москве.— Ну да, как раз этого и не хватает для пропаганды. Мол, глядите — большевики крест похитили в Белоруссии, потому и неудачи у них на войне. Правильно я понимаю?— Правильно. Только почему же пропаганда?— Да потому… Потому, что в это теперь никто не поверит. Думаешь, наши люди такие же суеверные, как в средневековье?— Поверят, — убеждённо сказал Острашаб. — Если не сегодня, так завтра поверят. В военное время суеверие всегда набирает силу. Вера и желание спастись многих заставят поверить не только в чудодейственную силу святых мощей, но и во всякое другое.— Но спекулировать на этом? Политику строить?— Ты не горячись, Масей. Лучше взял бы да написал в местную газету развёрнутую статью и о Прадславе, и о кресте, который был сделан по её заказу в тысяча сто шестьдесят первом году, как раз семьсот восемьдесят лет назад, и о том, что с ним сталось, и что будет…— Нет, я этого делать не стану, — глухо и упрямо возразил Масей. — Мне совесть не позволяет. Нечистая возня вокруг святой реликвии…— Это, Масей, не возня. Это — политика.— Но она плохо пахнет. Как и все, о чем ты говорил здесь сегодня.Зазыба сел на топчане и даже крякнул. Тогда кто-то подошёл с той стороны, прикрыл филёнчатые двери. Но Зазыба не пожалел, что не услышит конца разговора. Крепко охватив голову руками, он вдруг с радостью понял, что снова обрёл сына. XI Митрофан Нарчук тоже решил, что первый нынешний снег, прямо навалившийся своей тяжестью на всю округу, лёг надолго. Глядя из открытого шалаша на пухлые хлопья метелицы, плотную белую стену, за которой нельзя было увидеть в двух шагах человека, Нарчук подумал о том же, о чем и Денис Зазыба, когда тот искал барсучью нору. Митрофану Онуфриевичу тоже пришло в голову, что зима не только может прятать вокруг все следы, но и обнаруживать их, то есть делать тайное явным, ведь не все же время будет пуржить да мести.Вид первого снега словно заново заставил командира партизанского отряда пересмотреть и некоторые другие вещи. Например, что обстоятельства по-прежнему складывались не в пользу отряда. Даже по самому малому счёту.Не успел отряд с большими трудностями вернуться в Забеседье и едва-едва обжиться в землянке, которую партизаны выкопали за три недели и оборудовали на бывшей гари, как её пришлось покидать — выследили немцы. Спасла партизан, можно сказать, случайность. К ней, к этой случайности, как раз имел касательство Нарчук, который ходил тогда в ближнюю деревню к знакомому сапожнику, чтобы поправить стоптанные сапоги. По дороге в деревню Митрофан Онуфриевич и заметил на поляне, километрах в трех от землянки, отряд бабиновичских полицейских, которые развёрнутой цепью во главе с немецким офицером двигались с оружием на изготовку к партизанскому укрытию. Много сил стоило Нарчуку опередить фашистов и первым добежать до землянки. Однако вытащить все, что было запасено за это время, партизанам не удалось. Особенно жалели о станковом пулемёте, который Павел Черногузов по чьей-то подсказке взял в окопе на берегу Палужа, одного из правых притоков Беседи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113