А между тем этого-то порыва как раз и не хватало, чтобы оживить их вялый разговор.— Сюда бы моего беркута, — почмокал совсем по-восточному Севастьян.— Кого? — недослышал Патоля.— Беркута.— А что это — беркут?— Ну, птица такая. Тогда Патоля сказал:— Навряд ли взял бы её и беркут в таких зарослях.— Точно, — поддержал его Поцюпа. Но Севастьян Береснев возразил:— Взял бы! Как миленький взял бы! Я это дело знаю, потому что сам охотник. Когда-то в голодный год кормил в одиночку целый аул.— Где это?— Под самым Тянь-Шанем.— Ты что, родом оттуда?— Нет, родом я из-под Мурома. Но долго жил с казахами. Оттуда и в армию призывался. У нас там много у кого есть свои беркуты для охоты. Ну и я завёл себе. Джейранов брал без труда, лисицу тоже.— А как это выходит, что хищная птица слушается во всем человека?— Так и выходит. Главное, чтобы беркут почуял в тебе хозяина. Господина. А для этого надо науку преподать ему. Недаром же говорят — чтоб было кем владеть, надо его сперва помуштровать.— Ну, это известно, — кивнул головой Поцюпа. — Но ведь орлу в небе не прикажешь.— Надо на земле приказывать, чтоб в небе слушался. В небе поздно уже будет приказывать.Поняв, что попутчики настроились слушать, Севастьян продолжал:— Ловят казахи беркутов обычно при помощи сетки. И сразу надевают невольнику на голову кожаный колпачок. С этого часа для беркута света больше нет. Ни лучика Света, сплошная темень. Но и этого мало. Что делает казах, — сажает птицу на канат, перекинутый с одной стены дувала на другую. И вот с этого момента ослеплённая, но ещё не укрощённая птица только и думает, только и старается, чтобы на канате удержаться. Но и в таком положении хозяин не оставляет беркута в покое. И сам часто дёргает за канат, и других, кто приходит на двор, подбивает делать это.— Как в той песне: кто не едет, тот не идёт, — сказал Поцюпа.— Но вот проходят сутки, другие. Наконец казах надевает большую кожаную рукавицу, кладёт на неё кусочек мяса, которое перед этим вымочил хорошенько, подходит к обессиленному беркуту, гладит его, чтобы показать первую ласку, а потом снимает с головы колпачок, открывает на некоторое время мир вокруг и рукавицу с кусочком мяса. Голодный невольник, конечно, сразу замечает этот кусочек, летит с каната на руку. Но напрасно. Не успеет беркут даже разок клюнуть наживку, как человек снова надевает ему на голову колпачок. И снова для беркута продолжается жизнь в мучениях, в бессоннице, с одним желанием — не упасть с каната, за который теперь дёргают ещё сильней.— Настоящая муштра.— И пытки.— Но вот невольнику даётся новая передышка. Снова он видит при дневном свете рукавицу с кусочком мяса, а над ней — ласковое лицо человека, который уже кажется ему избавителем.— И сколько времени так продолжается? — спросил Поцюпа.— Недели четыре обычно. За этот срок беркут уже хорошо усвоит, что единственным другом его является человек, от которого он получает пищу, а чтобы получить мясо, надо, оказывается, обязательно сесть на рукавицу. Значит, готов служить.— И служит? — Самым преданным образом.— Черт побери, после такой науки я и сам бы взмыл в воздух, — засмеялся Патоля.Но молчавший до сих пор Чубарь сказал ему с издёвкой:— Для этого надо быть орлом.Странно, но рассказ Береснева не только поразил Чубаря, но и удручил. Правда, он не мог объяснить почему.Тем временем они уже выезжали из леса.Впереди холмилось убранное поле, на котором далеко виднелась песчаная дорога. Она извилисто взбиралась на самое высокое место и под уклоном поля пропадала из глаз.— Надо бы лошади передых дать, — забеспокоился Поцюпа и соскочил с телеги.Его примеру последовали остальные. При этом как-то само собой получилось, что по один бок дороги, отставая на несколько шагов от телеги, пошли Береснев с Патолей, по другой — Поцюпа с Чубарем.— И все-таки ты не ответил мне, — тихо сказал Поцюпа, — что это за люди? И вообще, откуда ты взялся вдруг, почему тут, а не на фронте?— Так вышло, что не на фронте, — тоже вполголоса ответил Чубарь. — Долго рассказывать. А это, — он мотнул головой назад, — партизаны. Из Москвы. Целый отряд.— И давно ты с ними?— Нет. Со вчерашнего дня.— А они давно ли тут?— Ты имеешь в виду — в оккупации, в тылу?— Нет, у нас, в Забеседье?— Думаю, что не очень.— А куда направляются теперь?— В Мошевую.— И угораздило же меня догнать вас!— А мне так прямо повезло.— Ещё бы. Кому не хочется на дармовщину подъехать?— Я не про это.— А про что?— Дело у меня к тебе есть.— Когда это оно объявилось?— Как только увидел тебя. А сам об этом думаю давно. Верней, со вчерашнего дня.— А от них скрываешь?— Как тебе сказать… Не то что скрываю, однако в этом деле они сами по себе, а я сам по себе.— Тогда говори.— Мне надо знать наверно, остался ли кто в районе для подпольной работы?— Ты считаешь, я в курсе?— А кому же быть в курсе, если не тебе, бывшему оперативному работнику?— Ну, это ты слишком. Я по мелочам больше, как говорят, бумажный червь.— И все-таки?— А ты что, ходишь вот так из деревни в деревню и спрашиваешь?— Да я сам знаю, что это не лучший способ. Но что поделать. Командир ихнего отряда тоже интересуется. Так что…— А они вправду из Москвы?— Говорят, что из Москвы.— А если вдруг нет?— Как это понимать?— А так. Может, они не те, за кого себя выдают?— Нет, тут дело чистое.— Откуда у тебя такая вера?— Знакомый мой в отряде.— Допустим. Но…— заколебался Поцюпа. — Словом, дело это деликатное. По правде говоря, лучше так: я тебя не видел, а ты — меня.— Не доверяешь?— Просто не имею права заводить подобные разговоры. Вот если бы ты подождал денёк-другой, а я бы подумал, посоветовался кое с кем… Может, кто знающий и попался бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113