Это во-первых. А во-вторых, само наше присутствие здесь, среди советских людей, которые попали во вражескую оккупацию, а кроме того и среди немцев, уже является одним из активных видов борьбы.— Не надо выдавать шило за швайку, командир. Всем бы нам хотелось…— Никто ничего не выдаёт и не собирается выдавать, Данила. Просто надо все правильно оценивать. И глубже видеть. Тогда не будут возникать всяческие проблемы, которых… Словом, мне не хочется возвращаться к тому, что давно уже обговорено и переговорено. Я уже доказал свою правоту, в итоге сегодня и ты, как видишь, при деле. Короче, я тебе не позволю заводить подобные разговоры. Ну, со мной — ещё куда ни шло, пусть. Как говорится, покалякали, пораскинули умом. Ведь я должен понять тебя. Мне положено понимать каждого — и правого, и виноватого. А при всех… Не допущу больше такой заразы в отряде, как тогда!— А над сказочкой моей все-таки стоит подумать. — Сказка твоя — другое дело. В сказке намёк всегда есть. И польза бывает, ежели ищешь её. Ты мне не дал договорить. Неизвестно ещё, так ли она, твоя сказка, подходит к нашему положению, как ты думаешь. Тут надо хорошенько поразмыслить. — Нарчук выпустил колено, поднялся с коряги и пошевелил плечами, будто встрепенулся. — Вот скинем сейчас неотложные дела, тогда и над сказкой будет время голову поломать.— Не так его много, того времени, — отозвался Афонченко, — сегодня, к примеру, снег растает, а завтра может так обложить, что и носа никуда из лесу не высунешь. Так и будем глядеть всю зиму на местечко, где стоит полицейский гарнизон во главе с двумя немцами, через артиллерийскую буссоль.— Далось же тебе!— Я удивляюсь, почему тебя это не трогает?— Что значит не трогает?— А то, что ты от всего отмахиваешься!— Тебе только кажется. Просто, мне… Да ты не волнуйся и не тоскуй очень-то. Все станет на своё место, все постепенно наладится. Главное — терпение и труд. Кропотливый, неустанный. И все — наперекор фашистам. И в малом и в большом. Жаль, конечно, что до больших дел у нас не дошло. Но будь уверен, дойдёт. Дай только справиться с мелкими делами, от которых зависят большие.— Дай бог нашему теляти!…— Ну, добра, Данила. Хватит, покалякали мы с тобой вволю, даже, может быть, лишнего сказали. Хотя я тебя вообще-то понимаю. Но хочу, чтобы ты меня тоже понимал. В конце концов время покажет, кто был прав, а кто ошибался. Спасибо за лекарство. Только зря ты зачерпываешь этаким большим ковшом. Хватило бы и поменьше. Видать, щедро раздаёшь самогон.— А ты попробуй иначе, —обозлился Афонченко. — Парни приходят с задания измученные, спать ложатся в страшном холоде…— Приказ есть приказ. Или забыл? Самогон полагается выдавать только в крайнем случае. Да и сам скорей выздоравливай. Пора становиться в строй. А то. знаешь, что бывает, когда человек без дела долго сидит?— Что?— Начинает задумываться над тем, что ясно и понятно. Мудрить начинает!— Думаешь, так? А вот один мой знакомый иначе об этом рассуждал.— Ну, ты теперь готов всех знакомых оделить своими мыслями, — засмеялся Нарчук. Потом, спохватившись, спросил: — Так что твой знакомый? Что говорил?— А то говорил, что перед морозами не только вода в реках светлеет, но и мысли в человеческой голове в порядок приходят.— Разве что, — не переставая улыбаться, кивнул головой командир отряда. — Вижу, созрел ты уже со своими и чужими мыслями для великих дел 1 . Поэтому пускай-ка вместо тебя в этом шалаше посидит кто-нибудь другой, а ты перебирайся на остров. Комиссар скоро вернётся. Да и Павел Черногузов на подходе. Так что присоединяйся. Пускай и другие тебя послушают.Но перед тем как уйти, Митрофан Онуфриевич присел ещё на мгновение у костра, распростёр над ним руки, будто стремясь унести тепло с собой на остров…Пока командир находился на наблюдательном пункте, да беседовал с Афонченко, да пил не торопясь самогон из большого ковша, в природе мало что успело измениться, однако утро сменилось днём и даже солнце раза два-три показалось из-за высоких облаков; правда, светило оно каждый раз совсем коротко, и за разговором его трудно было заметить.Наконец Нарчук оторвался от костра, взялся за винтовку, которую прислонил к шалашу, и, не вешая её через плечо, двинулся по своим же следам на остров. В душе его не было ни досады на Афонченко, который как нарочно подгадал со своим разговором, ни удовлетворения. Все, что твердил ему Афонченко, для Нарчука не было особой неожиданностью. И окажись он сам на месте Афонченко, наверняка тоже не выдержал, стал высказываться с таким же пылом и раздражением, пусть даже и наперекор собеседнику. Но он был на своём месте. Он был командиром партизанского отряда, и это заставляло его поступать зачастую иначе, порой не считаясь даже с очевидной логикой; приходилось учитывать не только объективные, но и субъективные факторы, так называемые обстоятельства, которые хоть и возникали неожиданно, но были неизбежным результатом всего, что происходило вокруг; например, кто мог предугадать, что вернутся из эвакуации в Крутогорье партизанские семьи и что немцы с полицаями сразу же используют это для борьбы с отрядом. И не только это. Поэтому Нарчук был уверен, что главное теперь для крутогорских партизан, которых он возглавлял, заключалось не в том, чтобы, испугавшись шантажа, уходить из района в чужие леса, где их никто не будет знать, или даже за линию фронта, а тем более — сидеть тут, в Цыкунах, сложа руки; главной задачей на ближайшее время оставалась попытка все-таки овладеть ситуацией на месте, как можно скорей выбраться из тенёт, которыми оккупанты старались опутать партизанский отряд, и, говоря военным языком, выйти на оперативный простор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113