А четвёртый — Кравченко.— И все одно, хвастает твой Патоля.— Ладно, пускай. В конце концов, не в этом дело. Но что мы стоим тут, на юру? Давай-ка поищем себе местечко, чтоб и посидеть можно было, и глаза другим не мозолить. А то лосёнок твой небось аппетит бойцам нагоняет.— Ну вот, и ты туда же…— Не волнуйся, это я шучу. Но в то же время советую — глаз не спускай. Голод, брат, не тётка.— А что, приходится голодать?— Да нет, это я так сказал. К слову. Конечно, дело до голода не доходит. Все-таки повсюду свой народ, даром что негодяев тоже хватает. Но свои люди пропасть не дадут. И с полей колхозных покуда не все прибрано, особенно картошка выручает. Да что я тебе говорю? Походишь вот, как они, — кивнул он головой на партизанские палатки, — послоняешься по лесам да болотам, тогда и сам все поймёшь, сантименты из головы выкинешь.— Дело не в сантиментах.Они отошли от палатки, сели на ободранное кривое дерево, которое, наверно, было притащено сюда то ли на топливо для костра, то ли нарочно вместо скамейки. Тут, на подветренной стороне, царило затишье — и от людей, и от солнца; правда, уйдя в сторону, оно не очень-то и донимало жарой, чтобы искать от неё спасения.Усаживаясь на новом месте, Шпакевич подивился лосёнку, тоже пришедшему следом за ними:— Глянь-ка, малый зверь, а понимает, что к чему, льнёт как к родному. — Помолчал, поглядел на Чубаря и заговорил совсем о другом: — Значит, ты, Родион, опять дома?— Вроде, так.— А разве нет?— Ну…— Ах да! Я и забыл, что ты неженатый, не заимел своего дома. А теперь, вижу, и казённый потерял. На нелегалку перешёл?— Похоже на это.— А я вот все время топаю, как говорится, с востока на запад, перебираюсь из одного района в другой и думаю про себя, чтобы не сглазить, может, повезёт вот так до Припяти добраться, своих в Мозыре застать. Во сне их часто вижу.Ещё когда они стояли на увале друг против друга, Чубарь успел окинуть взглядом Шпакевича. Кажется, особых перемен в нем не произошло. В минуты раздумий он все так же сдвигал свои выгоревшие брови, на одной из которых не зарастала знакомая проплешинка, оставшаяся от давнего, считай, ещё детского приключения. По-прежнему через плечо у него висел наган в брезентовой кобуре. И только большие тёмные глаза, которые когда-то, при первой встрече, ласково глянули па Чубаря, — да, ласково, иначе не скажешь, — казалось, затаили за это время в своей глубине беспощадность и насторожённость.Но все тем же дрожащим тенорком говорил Шпакевич о своих—о жене и сыне, которому не было и шести. Только тогда, в августе, он не делал таких долгих остановок между словами, может, потому, что, беспокоясь о семье, он одновременно и рассказывал попутчику про неё. Сегодня же этого не требовалось, потому что Чубарь уже знал все с прошлого раза.Наверно, Шпакевич ждал, что Чубарь посочувствует ему, поддержит беседу. Но тот, помолчав немного, вернулся к другому.— Я не совсем понял тебя давеча, — сказал он, взглянув на Шпакевича. — Насчёт Холодилова.— Ну, а что тут понимать? Погиб Холодилов. Я ведь уже сказал, кажется.— А все-таки… как он погиб?— Обыкновенно. Как на войне гибнут.— Ну…— Ты лучше, Родион, про себя ещё расскажи. — Так я про себя, сдаётся, уже все сказал. Ага, все. Нежелание Шпакевича — а оно было очевидным — вспоминать о смерти Холодилова вдруг встревожило Чубаря, вызвало в нем разом и недоумение, и недовольство, можно было подумать, что с их бывшим спутником случилось нечто такое, о чем теперь даже говорить не стоит. И эта тревога, а потом и раздражённое недовольство быстро нашли себе выход. Чубарь спросил:— Вы что?… Поссорились с Холодиловым, или ещё хуже?— С чего ты взял?— Мнёшься, вижу. Как только я спрашивать начинаю про Холодилова, ты будто сопротивляешься. Словно от хворобы какой отмахиваешься.— И не сопротивляюсь я, и не отмахиваюсь, — вздохнул Шпакевич. — Ну, это… Как бы тебе растолковать… Просто я уже много повидал после того других смертей. Не успеешь сойтись с человеком, а его… то пулей, то осколком ранит, а то и наповал. Словом, случилось то, что и должно было случиться. Смерть Холодилова стала для меня привычной. Её успели заслонить другие. Целая череда. И Холодилов далеко в этой череде. Война, брат, и вообще — нелёгкое это дело рассказывать, как помирал или погибал человек. Не каждому по силам. * * * Ближе к вечеру того же дня состоялась встреча Чубаря с командиром отряда. Хотя рекомендация Шпакевича и была надёжной, однако пришлось Чубарю много рассказывать Карханову — и про себя, и про Веремейки, и про район Крутогорский. Особенно наводил разговор командир отряда на теперешнее положение в этой местности. Известное дело, Чубарь рассуждал, сообразуясь со своими понятиями. Пригодилось в беседе и то, что видел сам, своими глазами, не лишним оказалось и услышанное от людей, хотя в последнее время Чубарь их сторонился; в частности, с интересом слушал Карханов о совещании у бабиновичского коменданта, на которое ездил когда-то из Веремеек в местечко Денис Зазыба и о котором рассказывал он в Мамоновке Чубарю. Словом, внимание к веремейковскому председателю колхоза со стороны командира отряда было пристрастное.Сидели они во время разговора — и Чубарь, и Карханов — на пороге хатки-лупильни, где теперь расположился штаб отряда. Верней, где расположился командир, потому что и комиссар, и начальник штаба ночевать ходили в палатки и спали там вместе с партизанами. Сейчас они оба тоже отсутствовали по причинам, которые неизвестны пока были Чубарю. Таким образом, беседе никто не мешал. Вообще, как заметил Чубарь, тут все, начиная от самого командира, старались не мешать друг другу, и, может быть, потому на увале не наблюдалось лишнего движения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113