Его согласие, даже если бы это и подлежало обсуждению, можно было объяснить просто: мол, так хотел когда-то и Касьян Манько, хоть и не заставлял.Тем временем все упорней ходили слухи по правую и по левую сторону Беседи, что секретаря подпольного райкома партии, которому удалось спастись в Крутогорье, сбежать из здания бывшей городской гостиницы, а ныне полевой жандармерии, видели люди то на большаке за Белой Глиной, там, где в старые времена стояли терещенковская винокурня, то в лесу возле Паньковской Буды, то ещё в каком, не слишком потаённом месте. Зазыба с Захаром Довгалем ждали, что тот вскорости объявится и в Гонче. Но Касьян Манько почему-то не приходил. Не поступало от него и известий. Наконец настал день, когда Захар Довгаль сказал Зазыбе: «Ты, Денис, зря не бегай к нам в Гончу. А то ещё застудишься, бредя через реку, ведь не всякий раз на вашем берегу лодка бывает. Лучше я сам подскочу за тобой если что».Зазыба послушался. Затаившись в своих Веремейках, стал ждать, пока хоть что-нибудь прояснится на нынешнем сумрачном небосклоне. Как заместителя волостного агронома его за все время ни разу не побеспокоили из Бабиновичей. «Видать, потому, — растолковал Денису Евменовичу при встрече Браво-Животовский, — что делать теперь, осенью, нечего. Погодим до весны, тогда уж. — И будно подкольнул: — В конце концов не надо было распускать своего колхоза, теперь бы вот и был при деле. Правда, в других деревнях сдают хлеб. Но нас комендант вроде освободил. Это уж я замолвил словечко. Дай, думаю, займусь благотворительностью ради веремейковцев. Когда-то оказывал им всякое добро-заступничество Зазыба, а теперь стану оказывать я. Может, таким образом и в доверие наконец войду у них». — «Ну, ну», — кивнул на это с усмешкой Зазыба. «Вот я и говорю коменданту, что в Веремейках рожь почти вся сгорела в Поддубище, а ячмень да пшеница… Словом, пока неизвестно ничего ни про ячмень, ни про пшеницу. В конце концов если и будем сдавать какое зерно, так ссыпать придётся тут, в деревне. Об этом я тоже договорился с Адольфом, чтобы не везти на край света. А вот мясо паши мужики да бабы пускай готовят.С приближением морозов придётся кое-кому расстаться с телушками…» — «А почему к морозам? — спросил Зазыба. — Почему не теперь?» — «А ты сам у Адольфа спроси. Ты ведь тоже начальство в деревне». — «Какое там начальство!… Разве ж кому теперь втиснуться между тобой и Романом Семочкиным? Нет, я уже своё отходил в начальстве». — «Ну, а я в этом не виноват, — серьёзно, не обращая внимания на Зазыбове притворство, развёл руками Браво-Животовский. — Надо было самому свой интерес блюсти, был бы в деревне не уполномоченным по земле, а полным старостой». — «А может, что по земле, дак и лучше, — прикидывался дальше Зазыба. — Не будет после великих хлопот. Ну, свои пожурят трохи, да и… Кому-то за землёй тоже надо приглядывать». Браво-Животовский после этих Зазыбовых слов даже захохотал: «Бросал бы ты, Зазыба, свои фокусы. Все не веришь, что большевикам, как немцы говорят, капут? Или вид делаешь, что не веришь? На вот, читай!» — сказал и тут же достал из внутреннего кармана тёплого пальто на овчине потёртую газету, которая от частого разворачивания да передачи из рук в руки имела уже ветхий вид. Это была «Правда». Зазыба вспомнил, как обманулся однажды в Бабиновичах, приняв за настоящую «Правду» фашистскую подделку, которая печаталась где-то в Прибалтике, в Риге, что ли, поэтому теперь развернул эту на полную ширину, благо не было ветра на улице, всмотрелся во все странички. Эта была настоящая, выпущенная в Москве. Несмотря на потрёпанный вид, число выхода в свет значилось на ней совсем недавнее: 22 октября. Зазыбе довольно было убедиться, что в руках его не подделка немецкая, как глаза сразу нашли то, из-за чего Браво-Животовский собственно и решился показать газету, — «Постановление Государственного Совета Обороны», в котором говорилось: «Оборона столицы на рубеже, который находится в 100—120 километрах от Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии Жукову… С целью тылового обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, которые обороняют Москву, а также с целью предупреждения подрывной деятельности… Государственный Комитет Обороны постановил: 1) ввести с 20 октября 1941 года в городе Москве и в районах, прилегающих к городу, осадное положение». Значит, чёрные стрелы на немецких картах, которые до сих пор приводилось видеть веремейковцам, в том числе и Зазыбе, недаром доходили с северного направления до самого Солнечногорска. От железнодорожной станции Крюково которую немцы тоже нанесли на карты, до Ленинградского вокзала столицы оставалось всего сорок километров…«Ну что ж, — после некоторого замешательства сказал Зазыба, — дело нехитрое: до Москвы доходил!… А после оказывалось, что этого недостаточно. Слыхал же небось, люди издавна говорят — как аукнется, так и откликнется?» — «А, — со злой обидой отвернулся, чтобы уйти от него, Браво-Животовский, — тебе хоть кол на голове тёши!…»Тем временем с самообороной в Веремейках получался один смех.Поскольку на деревню из полутораста дворов по немецким меркам полагалось не меньше пяти полицейских — из расчёта один полицейский па тридцать дворов, — то Браво-Животовскому было нетрудно добиться в Бабиновичах добавочного оружия. Правда, немцы не очень-то расщедрились. На веремейковскую самооборону Гуфельд приказал выдать под ответственность Браво-Животовского ещё одну бельгийскую винтовку и к ней полтора десятка патронов, как говаривал Микита Драница, с широкими заднюшками. Носили винтовки по очереди — кому выпадало сторожить па деревне, тот и общую винтовку себе на это время брал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113