Жизнь или сон — вот в чем вопрос. Провал в прошлое или же провал в себя, в собственный одурманенный мозг? Что происходит на самом деле? Стоило добиться разговора с Хромцом, и словно пошла какая-то цепная реакция: непонятно, то ли я начал прозревать, то ли схожу с ума?
Я до рассвета искал ответа на этот вопрос. И в конце концов стал склоняться к мнению, что все вокруг — это галлюцинация.
События выстроились в четкую логическую цепочку. Началась она с момента, когда анестезиолог в стоматологической клинике сделала мне инъекцию в вену, давая наркоз. Если бы я провалился в “дырку во времени”, находясь в полном сознании, если бы меня шарахнуло молнией какой-нибудь! Препарат, которым меня накачали, — вот краеугольный камень всех последующих переживаний. Одурманенный мозг и создал на время действия наркоза параллельную реальность. Чтобы не скучно было. Я и не скучаю…
Но почему Средняя Азия времен Тимура? Искать связи между книгой, подаренной мною покойному Велимиру, и временем, которым я галлюцинирую, по-моему, глупо. Книгу я прочел единожды, и фактов в ней было маловато для столь яркого и скрупулезного воссоздания мелочей в параллельной реальности. Так в чем же дело? Опять-таки в деятельности мозга. Мой дальний предок — неизвестный, разумеется, — жил во времена Тимура и, возможно, даже служил ему. Препарат возбудил какой-то центр в мозгу, который, в свою очередь, всколыхнул память на уровне генов. (О возможности подобных игр разума я тоже читал — была это гипотеза или теория, не помню.) А те участки мозга, что содержат запись информации о носителе, то бишь обо мне самом — память о прожитом, о внешности, о рефлексах всяких, сознание, привычки, то да се, — взяли да очнулись в мире галлюцинации. Вот и “живу” я в дебрях собственного мозга. Прямо как у Филиппа Дика…
Потому-то в этой ирреальной жизни-галлюцинации я фантастически успешен и практически неуязвим. В мелочах, конечно, могу погореть: укусила же меня однажды лошадь, когда седлал скотину; синяк три дня держался. Но стрелу, пущенную в спину, я отбиваю, не задумываясь, словно так и надо, и камни всегда летят на головы, других. Но ведь и в обычном сне человек, бывает, падает, но всегда просыпается, не успев разбиться. Внутренний запрет.
Но если все это галлюцинация и в данный момент я мирно посапываю в зубоврачебном кресле, раззявив рот, то любые попытки самостоятельно проснуться обречены на полный провал. Пока не окончится действие наркоза, я буду беседовать с Хромцом, слушать муэдзинов, махать мечом и жрать жареную конину. Самостоятельно проснуться, используя тот же присущий сну внутренний запрет, — плюнуть, скажем, Тамерлану в рожу и скоренько довести дело до плахи, — возможно, лучше не пытаться: бывает, и совершенно здоровые люди вдруг ни с того ни с сего умирают во сне. Во всяком случае, такая попытка чревата непредсказуемыми последствиями.
Значит, надо играть свою роль и ждать. Неспроста же я ввел в свою легенду момент возвращения. Аллах вернет меня назад… Обязательно вернет. Вот только знать бы, чем питается моя надежда на возвращение?
* * *
Перед кибиткой сидел на корточках пухлый человечек в красном халате и алой чалме размером с десятикилограммовый арбуз, накрученной вокруг остроконечной лазоревой шапочки. Ветерок покачивал длинное фазанье перо, торчавшее справа на округлом боку чалмы из-под звездчатого серебряного с золотом аграфа. Увидев Дмитрия, человечек-колобок проворно вскочил и согнулся в поклоне, прижав к груди короткопалые ручки. Короткую с проседью бородку он смешно выставил вперед, выглядывая из-под грандиозного сооружения на голове.
— Кто ты? — поинтересовался Дмитрий у неожиданного гостя. — И зачем явился?
Чалма-арбуз качнулась в поклоне еще раз.
— Меня зовут Абу Фатих Мухаммад, — ответил пухлый человечек высоким, тонким голоском. — Мне велено сопровождать тебя.
— Ну, так сопровождай, — сказал Дмитрий.
После бессонной ночи, заполненной безумными на всякий ясный взгляд размышлениями, он чувствовал легкое возбуждение. Спать не хотелось, но человека-колобка, пришедшего сопроводить его к Тамерлану, он воспринимал отрешенно, словно смотрел на случайного прохожего через оконное стекло. Абу Фатих Мухаммад снова дернулся, кланяясь.
— Следуй за мной, — пискнул Абу Фатих Мухаммад. И покатился вперед.
Дмитрий не торопясь отправился следом. Штаны у Абу Фатих Мухаммада не уступали в обширности шароварам запорожских казаков, брюшко было выпуклым и округлым. Семенил он впереди важно и с достоинством, что у Дмитрия вызывало лишь нездоровый смешок.
Вся махина Тимуровой орды вновь сделала неожиданный привал. Счастливое событие — спасение мирзы Халиль-Султана — следовало отметить празднеством и пиршеством. И воздать почести спасителю принца, своим дыханием вернувшего его к жизни. И открыть, что чужеземец, спасший Халиль-Султана, не простой воин, а посол далекого народа ко двору эмира Тимура. Так решил Тамерлан. Так оно и будет. Приготовления к пиру велись с самого утра. Орда замерла в предвкушении небывалого по размаху празднества.
Дмитрий не шел, а вышагивал. Спина прямая, плечи развернуты, глаза смотрят вперед и вдаль. На лице спокойствие, замкнутость и гордость. Надо ведь, черт подери, соответствовать облику героя и новоявленного посла самурайско-спартанского народа. Он поднял руку и пальцами помял щеку, которая вдруг нервно задергалась.
Абу Фатих Мухаммад громко пыхтел и отдувался на ходу. Изредка он оглядывался — то ли проверяя, не потерялся ли часом Дмитрий по дороге, то ли по какой-то своей надобности.
На Дмитрия указывали пальцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109