Но из его непривычных, круглого разреза глаз (“Как у совы”, — думал сотник) вдруг словно ушли все соки жизни. Они стали пустыми и мертвыми, как два холодных зеленых камня. Даже еще мертвее — как зеленые глиняные чешуйки безжизненного, выжженного солнцем такыра.
Желаддин-бек почувствовал, как поползла по спине капля холодного пота. Если бы в зеленых глазах, которые не отрываясь смотрели на него, было хоть что-нибудь человеческое — гнев, затаенная злость, раздражение. Нет, два зеленых глаза слепо уставились в лицо. Желаддин-бек шевельнул рукой, потянувшись к кинжалу на поясе. Две зеленые и мертвенные радужки шевельнулись, будто их дернули за невидимые ниточки, и рука сотника сама собой остановилась. Он медленно отвел глаза, не в силах выдержать этого нечеловеческого, мертвого взгляда. И услышал, как Гуль говорит, где пленница.
Сотник осторожно взглянул на Гуля. Глаза воина-гиганта вновь стали обычными, человеческими, — живыми и спокойными. Но Желаддин-беку почудилось, что в их глубине еще сохранился тот пугающий, мертвенный отсвет.
Разные слухи ходили о зеленоглазом чужеземце. Говорили, будто он — бахадур из земли неверных, прослышавший о величии и славе эмира, что пришел он с края земли, пал ниц перед Тимуром и слезно умолял взять на службу, чтобы стяжать славу под победоносными знаменами Щита Ислама. Поговаривали, что он знатного происхождения и бежал со своей далекой родины от немилости правителя. Втихомолку иной раз перешептывались, что он — не человек, а дэв, вышедший из безводных песков. Что пробрался в эмирский сад со злым умыслом, но, увидев Тамерлана, рухнул без памяти на землю, очнувшись же, лишился волшебства своего и поклялся быть верным псом государя. Но эмир не пожелал держать близ себя духа зла, пусть он даже обессилел, и велел ему быть простым солдатом в своем войске. Одно было достоверно: чужеземец действительно предстал перед эмиром и сам Тимур взял его в войско. Поэтому чужеземца не просто Гулем кличут, а Тимуровым Гулем.
“Жаль Мансура, — подумал Желаддин с тоскливым сожалением. — Сумел же сдружиться с этаким чудовищем…”
Сейчас сотник вполне был готов поверить, будто чужеземец — не человек. Но и не дэв, охочий и гораздый до всяких пакостей. Нет. Желаддин-беку показалось, что сам ангел смерти Азраил только что глянул на него своим несущим смерть взором. По собственной прихоти он принял облик человека и пришел в войско, чтобы собрать добычу. И сотник Желаддин-бек может взять себе пленницу, но заплатит он за нее жизнью, ибо кто-то должен умереть — либо она, либо он.
И стало ясно сотнику, почему он не видит привычного раболепия в глазах чужака. Что для него сотник Желаддин-бек? Горстка праха…
И сказал себе сотник, что никогда даже не заикнется о том, что произошло между ним и этим… Гулем. Кто поверит? Сочтут, что разум потерял. Из ума выжил. И шут с ней, с пленницей. Век бы о ней не слыхать.
* * *
Дмитрий немного удивился, когда сотник вдруг вытаращился на него, будто наяву черта увидел. Он уже принял решение отдать девочку, хотя это и далось нелегко: холодный разум требовал поступить именно так, но в то же время все в Дмитрии протестовало против собственного решения. Не для того он отбирал девчонку у одного насильника, чтобы тут же отдать в лапы другого! Нет, надо забыть, навсегда забыть о человеческом достоинстве и жалости к женщинам и детям. Это время не знает пощады, оно просто и примитивно. А сам он — химера, и навсегда ею останется. Мимикрия — вот его удел.
— Девчонка в обозе, — повторил он. — Привести ее?
— А? — переспросил юз-баши неуверенным голосом.
— Девчонка, — еще раз повторил Дмитрий, не понимая, что вызвало такую перемену в только что надменно-ленивом сотнике.
— А-а… — выдохнул сотник, подергал челюстью. — Красивая?
Желаддин-бек тянул слова, как спросонок, блуждая глазами по лицу Дмитрия, вглядываясь в него, словно выискивая что-то.
“Скажешь „нет” — считай, пропала девка, — подумал Дмитрий. — Что с ним, черт возьми? Чего он мямлит, словно его из-за угла пыльным мешком меж ног пришибли? Чем я его так напугал-то?” А в голове у него уже созрел ответ.
— Я — красивый, — сказал он и ткнул себя пальцем в грудь. — Она красивая.
Взгляд юз-баши остановился на нем и принял более осмысленное выражение. Он засмеялся. Сначала неуверенно, а потом все громче и громче, будто Дмитрий, сам того не ведая, подал юз-баши путеводную нить и вывел из лабиринта непонятных переживаний.
Сотник смеялся долго. Заливисто. До слез. И все тыкал в Дмитрия пальцем.
— Красивый… красивый… — повторял он сквозь смех.
А Дмитрию стало ясно, что благодаря неизвестно чему девчонка останется у него. Не отберет юз-баши пленницу. И тут же получил подтверждение. Сотник вытер глаза рукавом и шумно выдохнул.
— Если она такая же красавица, как ты, то я и видеть ее не хочу, — махнул рукой юз-баши. — Оставь себе.
— Ты щедр, — сказал Дмитрий, слегка кланяясь.
— Запомни это, — вдруг сказал юз-баши таким тоном, словно предлагал союзный договор на высшем уровне. — И что я тебя десятником сделал, запомни.
— Запомню, — пообещал Дмитрий. — Ты щедр.
Сотник вновь принял надменный вид. Но играл, это было заметно.
— Убирайтесь, — отпустил их наконец юз-баши.
* * *
Вместе с Арсланом Дмитрий обходил палатки в поисках солдата “красной” сотни, что болтался рядом с ним в крепости. Он пытался понять, что же на самом деле произошло во время “аудиенции” у сотника. Мысль, что девчонка осталась у него, поднимала в груди горячую волну радости. Вот это-то как раз он хорошо понимал: моральные ценности радуются. Глупо радуются, между прочим, — не то место, не то время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109