они разоряли колонии, сжигали форты, грабили путешественников, взяли себе в помощники краснокожих дикарей и часто переодевались в их платье, чтобы ввести в заблуждение тех, кого они грабили. Словом, они совершали всевозможные преступления и так ловко, что ни американское, ни испанское правительства не могли успешно действовать против них. Они стали грозой этих бесплодных пустынь, где находили убежище, как в неприступных крепостях.
Среди этих разбойничьих шаек, обесславленных прозвищем «разбойники прерий», одна шайка в особенности приобрела жалкую и чудовищную известность. Она состояла из двухсот человек, преступных, отчаявшихся членов просвещенных государств, невольных изгнанников из родной земли, искавших убежища и безнаказанности на необъятных просторах Америки.
Эти люди сами называли себя шайкой разбойников; никто не знал точно, где они основали главное место своего вертепа, но поговаривали, что для этого они избрали остров в верховьях Миссури и оттуда распространяли ужасы своих похождений более чем на сто миль в окружности.
Хорошо организованная и подчиненная строгой дисциплине шайка имела во всех городах и поселениях своих шпионов, которые доставляли верные сведения не только о числе и значительности отправляемых караванов через пустыню, но и об экспедициях, направляемых самим правительством против их шайки; вот почему разбойников нельзя было застигнуть врасплох и вот почему они невредимо отклоняли попытки уничтожить их.
Предводитель этих страшных разбойников, нечто вроде неуловимого Протея, изменявший с непостижимой ловкостью свои имя, внешность и национальность, пробыл, как говорили, не более пяти или шести лет в Америке, а между тем для него не было тайн в прериях. Ловкостью и хитростью он превосходил всех самых искусных лесных охотников и самых опытных краснокожих. Никто не знал, сколько ему могло быть лет, с таким совершенством он умел принимать всевозможные возрасты и виды; его считали французом, хотя он говорил с одинаковым совершенством как по-французски, так и по-английски, по-испански и даже на многих индейских наречиях. Его называли Луи Керчар, Поль Сам-брен, Франсуа Маньо, Том Митчелл, Педро Лопес, и еще у него было до пятидесяти имен.
А может быть, из всех этих имен он не назывался только настоящим.
Рассказывали, только втихомолку, что этот человек был в тесных сношениях с головорезом Журданом Фурье и другими подобными злодеями, и что во времена террора он играл в Париже грозную и кровавую роль, но вследствие какого-то таинственного приключения он исчез, и несколько лет о нем не было слухов; даже прошла молва, что он умер, как вдруг он снова появился в верховьях Миссури, во главе шайки разбойников, ознаменовавших свое присутствие зверскими и кровожадными делами.
Но были и такие люди, которые втихомолку заявляли, что этот человек гораздо лучше своей репутации, что он далеко не поощряет своих разбойников в их зверских делах; напротив, он удерживает их по возможности от жестокого обращения с несчастными, попавшимися им в руки; что в особенности он был жалостлив к детям и женщинам; рассказывали о некоторых его благодеяниях и даже геройских подвигах — словом, у этого атамана разбойников было столько же друзей, сколько и врагов.
Вследствие всех этих противоположных рассказов Том Митчелл, как называло его большинство, был окружен фантастической аурой и, несмотря на все попытки испанского и американского правительств, даже оценивших его голову, никто не выдавал его, никто не увлекался желанием получить дорогую награду за его голову — оттого ли, что чересчур боялись его, или по другой какой причине, но только он продолжал спокойно совершать свои нападения на караваны, грабить путешественников, разрушать форты, жечь колонии.
После давно уже описанного семейного совета Храбрец и его белые друзья с восходом солнца отправились в селение гуронов племени Бизонов; дорога была не близкая, тропинки, едва проложенные дикими зверями, расходились по всем направлениям, но охотники имели надежных коней, и двое из них знали прерии в совершенстве; следовательно, заблудиться было нельзя. На седьмой день путешествия, еще до солнечного заката, они увидели деревню, расположенную в месте слияния двух значительных рек. Деревня была обнесена высоким палисадом, укрепленным надежными железными полосами; внизу проходил глубокий ров, наполненный водой, проведенной из больших рек. Миновать ров при входе в селение можно было при помощи подъемных мостов, убиравшихся на ночь. С трех сторон в палисаде имелись ворота.
Утомленные продолжительной дорогой, лошади подъехали ко рву при закате солнца, когда мосты уже поднимались. Известие об их приезде быстро распространилось, и вскоре толпа жителей окружила вновь прибывших с радостными и шумными приветствиями.
Оливье в первый раз со времени своего прибытия в Америку попал в селение краснокожих и потому, несмотря на все беспристрастие, предписываемое индейским этикетом, не мог воздержаться, чтобы не посматривать во все стороны с большим любопытством.
И действительно, необыкновенный вид деревни возбуждал невольное любопытство посторонних.
Вместо кучки первобытных шалашей из древесных ветвей, покрытых шкурами бизонов, все селение было застроено красивыми и удобными хижинами, поразительно напоминавшими жилища крестьян в Нижней Нормандии.
Хижины тянулись правильными рядами; каждая имела сад и была обнесена забором. Правда, кое-где торчали индейские вигвамы, но только в стороне, не обезображивая прямых улиц, ведущих на главную площадь, в центре которой стоял ковчег первого человека, а в стороне — большой двор, где обычно собирались члены главного народного совета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82