В эту минуту послышался лошадиный топот; в толпе тотчас произошло движение, и со способностью сжиматься, какой обладают человеческие массы, толпа подалась направо и налево, свободно пропустив всадника, которого приветствовала дружескими восклицаниями.
— Эй! Сэмюэль Диксон! Вот он! Это он, достойный человек. Наконец-то он приехал! — кричали со всех сторон. — К счастью, они еще здесь; вы их увидите! Дай Бог, чтобы вы их уговорили.
Человек, к которому относились эти возгласы, был средних лет, приятной наружности, с тонкими и умными чертами лица, одетый, как одевались в то время богатые фермеры, и казавшийся всем этим добрым людям довольно важным господином.
Он ехал шагом, осторожно, сдерживая лошадь, чтобы никого не раздавить, и по возможности отвечал, кланяясь и улыбаясь, на восклицания толпы; он казался очень смущенным и не понимал причин столь торжественного приема, оказанного ему.
У ворот гостиницы он остановился и сошел с лошади. К нему тотчас подбежал негр.
— О! Это вы, хозяин? — воскликнул он с веселым смехом. Диксон узнал негра и бросил ему поводья своей лошади.
— Ага! Ты здесь, Сэнди, — сказал он. — Стало быть, и другие тут.
— Да, хозяин, они все здесь.
— Хорошо, я увижу их; я нарочно для этого и приехал. Присмотри за моей лошадью, она немного разгорячилась.
Потом, в последний раз поклонившись толпе, Сэмюэль Диксон вошел в гостиницу и запер за собой дверь, оставив любопытных в тревожном ожидании.
В зале, довольно большой и неплохо меблированной, шесть человек — две женщины и четверо мужчин — сидели около стола, на котором был поставлен сытный завтрак, которому собеседники оказывали честь с замечательным аппетитом и увлечением.
На скамьях у стен залы человек двадцать, среди которых находились две мулатки, еще довольно молодые, сидели и ели из деревянных чашек, стоявших у них на коленях.
Шесть человек, сидевших вокруг стола, были члены одной семьи: отец, мать, дочь и три сына.
Люди, смиренно сидевшие на скамьях, были их слуги и работники.
Джонатан Диксон, глава семьи, был человеком лет пятидесяти, по меньшей мере, хотя на вид ему казалось не более сорока; его суровые и энергичные черты дышали чистосердечием и веселостью; шести футов роста, сложенный, как Геркулес, он представлял по своей наружности землекопов, которые разработали девственные леса Нового Света, прогнали индейцев и основали в прериях поселения, впоследствии сделавшиеся центрами американской цивилизации.
Сыновей его звали Гарри, Сэм — уменьшительное от Сэмюэля — и Джек.
Гарри было около тридцати лет, Сэму двадцать восемь, а Джеку двадцать шесть; вследствие странной случайности каждый был двумя годами моложе другого.
Эти три юных Геркулеса, созданные по образцу отца, с прекрасно развитой мускулатурой, с умными чертами лица и с неустрашимостью во взоре, дышали, так сказать, силой, беззаботностью и отвагой.
Это были чистокровные американцы, не заботившиеся о настоящем, не сожалевшие о прошлом и имевшие безусловную веру в будущее.
Сюзанна Диксон, мать этих великолепных гигантов, была женщина лет пятидесяти, маленькая, живая, проворная, хлопотунья, с тонкими кроткими и нежными чертами; она казалась гораздо моложе своих лет из-за удивительной свежести своего лица и необыкновенного блеска глаз. В молодости она, вероятно, обладала редкой красотой.
Диана Диксон, дитя ее старости, как она часто любила называть ее, едва достигла шестнадцати лет и была кумиром своей семьи, ангелом-хранителем домашнего очага. Отец и братья испытывали к ней восторг, доходивший до обожания.
Удивительно было видеть, как эти суровые натуры подчинялись малейшим прихотям слабого ребенка и повиновались, не позволяя себе ни малейшего ропота, самым причудливым ее желаниям.
Диана была очаровательной брюнеткой с голубыми и задумчивыми глазами, стройной и гибкой, как тростинка. Она была бледна; глубокая меланхолия омрачала ее облик и придавала лицу то ангельское выражение, которое присуще мадоннам Тициана.
Эта грусть, которую Диана упорно отказывалась объяснить, овладела ею всего несколько дней назад и сильно тревожила ее родных. На все расспросы, даже матери, которая несколько раз пыталась заставить ее признаться в причине этого внезапного горя, она постоянно отвечала, стараясь улыбаться:
— Это ничего, мне просто немного нездоровится; все пройдет.
При виде этого упорства Диану перестали расспрашивать, хотя каждый втайне обижался на такое недоверие с ее стороны. Но так как Диана была крайне избалованным ребенком, ни у кого не доставало мужества сердиться на нее за упрямство; теперь было уже слишком поздно заставлять ее слушаться. Родные были вынуждены склонить голову и ждать, когда она сама захочет объясниться.
Появление незнакомца в зале, где переселенцы завтракали, как люди, знающие цену времени, возбудило некоторое волнение среди них. Они перестали есть и заговорили шепотом, бросая украдкой взгляды на вошедшего, который, небрежно опираясь на свой кнут, смотрел на них, улыбаясь со слегка насмешливым видом.
— Ей-Богу! Брат Сэмюэль, какой замечательный сюрприз! Признаюсь, я не надеялся видеть тебя. Я полагаю, что ты не завтракал. Не угодно ли тебе последовать нашему примеру? Садись возле миссис Диксон.
— Благодарю, — ответил незнакомец, — я не голоден.
— Как хочешь; но ты позволишь нам продолжать завтрак?
— Сделай одолжение.
Переселенец опять сел на свое место за столом.
— Знаешь ли, брат, — начал Сэмюэль через минуту, — знаешь ли, что для человека твоих лет ты принял очень странное намерение.
— Почему же так, брат?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82