Руки малые, белые. С такими руками ни в хлеве со скотиной управляться, ни подштанники казаку выстирать в полынье на речке в зимнюю пору, когда такой стоит морозяка, что трещат деревья. Неизвестно было также, умеет ли боярыня варить борщ с пампушками на толченом чесноке. Эти соображения и сомнения несколько поколебали намерения Хвеська Задерихвоста.
Вызывали также некоторое смущение ноги боярыни. Уж слишком они были малые, поэтому казаки оставались в неизвестности – вмоготу ли ей будет ходить по вспаханной земле, когда в том случится какая надобность по хозяйству.
От такой нерешительности наступила тишина, так что было слышно, как стучит сердце в высокой груди боярыни.
– Быть боярыне моей женой, – решительно заявил Орлик-Орленко.
– Мы все должны иметь в боярыне участие, – заявило товарыство. Орлику пришлось согласиться, что по сечевому обычаю, коли уж баба попадала за пороги, то миловала она всех казаков.
– Ежели на то пошло, – сказал есаул, – бросим жребий. Кому выпадет доля – тот и владей боярыней.
Анкуца устами молилась, но за казаками следила. Когда казаки уже были готовы тянуть из шапки свою долю, она выхватила из-под плахты пистоль, приложила его к груди своей белой и тихо сказала:
– Прочь, проклятые гоцы-ворюги, или невинная кровь падет на ваши головы!
При виде такой решительности все товарыство невольно отступило.
– От так баба! – восхищался Орлик.
Все согласились, что боярыня Анкуца действительно молодица необыкновенная.
– Ежели ты смелая, то сама и выбирай себе кого из нашего круга, – предложил Хвесько в расчете, что Анкуца предпочтет его другим казакам. Хвесько был хлопец хоть куда: усы до пупа, чуприна что у доброго хозяина копна соломы, на плечи он брал коня, в присест выпивал ведро горилки и съедал барана или по крайности пудового кабанчика. Но боярыня сказала такие слова:
– Никто из вас не дождется моего позора, – и приготовилась выстрелить себе в сердце. Есаул, однако, остановил ее движением руки, свидетельствовавшим о его решимости спасти не только жизнь, но и честь Анкуцы.
– Хоть Игнат и поганый был человек и учинял несправедливости бедному люду, мы тебя милуем за твою смелость, красоту и молодые лета. И сама ты, видно, была у боярина в большой неволе. Скажи нам только, где спрятана боярская казна.
Анкуца охотно удовлетворила любопытство казаков. Впрочем, она не знала, где укрыто все боярское золото.
– И скажи господарским пандурам, пусть не ищут нас. Зимовать мы уходим за Днестр.
Когда были произнесены эти слова, Анкуца кинулась к есаулу и схватила его обеими руками за жупан.
– Ежели вам доведется видеть в России генерала Иосипа де-Рибаса, так передайте, что я его жду. Только перед святыми образами поклянитесь, что передадите. А еще при случае поклонитесь генералу де-Рибасу.
– Де-Рибасу? – удивился есаул Черненко. – Тебе ведом этот генерал?
– Он квартировал у нас в Яссах, и я была с ним в приятельстве.
– Хлопцы, – решительно сказал Федир Черненко. – Выворачивай карманы, возвращайте дукаты, потому что боярыня эта приятельница самому генералу де-Рибасу.
Нечего говорить, что Анкуца, весьма ценившая рыцарство, стала казаков убеждать доставшиеся им из боярской казны червонцы оставить у себя и употребить по надобностям.
Когда казаки седлали лошадей, чтобы продолжить свой путь, к ним подбежала молодица, судя по одежде принадлежавшая к боярской дворне, и опустилась на колени.
– Ой, казаченьки, не бросайте нас здесь на чужбине, а возьмите в Украину.
Казаки были довольно удивлены появлению этой молодицы, а еще больше ее украинской речи.
– Кто ж ты такая будешь? – спросил Федир Черненко, поднимая ту молодицу с холодной земли.
– Я – Ганна. Жили мы в Украине Ханской. Поясырили меня эдисанские ордынцы, когда только началась эта война и сожгли все наше село. Боярин Кодэу купил нас у ордынцев, чтоб мы ему служили.
– Сколько ж вас тут есть? – это был голос Орлика-Орленко.
– Та я, еще Настуся и Оленка. Всех нас боярин определил на кухню.
– А ты часом Олесю с Незавертайловки не встречала в татарском полоне?
– Олесю?
– Ну да, Олесю.
– Олесю встречала, а вот была она с Незавертайловки или какая другая-то я, наверное, не скажу. Ее также купил боярин Кодэу, но за красу служила она в горничных. Как она убивалась, как она убивалась та Олеся, все очи выплакала. Все звала Грыця…
– То ж я – Грыць, – сказал Орленко.
– Ты?
– Ну да – я.
– А почем знать, что ты?
– Потому, та Олеся – моя наречена.
– Может, она вовсе не твоя наречена.
– Нет моя. Ежели она была так же хороша, как боярыня, то это моя наречена. Где же ее искать?
– То так было. На постое у боярина офицеры жили в покоях, а солдаты в хатах. А как Олеся прислуживала, то приглянулась она важному полковнику. Стал он к ней женихаться. А она от него убегала. Но тот важный пан откупил ее у боярина. Когда войско выступило на Измаил, то пан увез ее в своей карете. Как она не хотела ехать с тем паном…
– А что, у той Олеси очи карие?
– То ей-богу, не знаю. Коса у нее была толстая и до самых пят.
– Это была моя Олеся, – решительно сказал Орлик-Орленко. – Только ищи теперь ветра в поле.
Приближалась холодная пора. Небо было в лиловых тучах, ветер гнал полями сухой курай. Чернели копны не свезенной на гумно пшеницы. Косматились к зиме кони. За Днестр на зимовку пробивались есаул Черненко, казаки Бараболя и Задерихвост, у которого где-то в Украине курень, старая мать и две сестры на выданьи. Остальные казаки тоже решили идти кто на Подолию, а кто к Хаджибею к знакомым хуторянам. Появится, бывало, такой чужак на хуторе, поживет неделю-другую, на третью дознаются сторожевые казаки, прискачут ни свет ни заря:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122