В уставе кагала они записали ввести среди евреев города порядок по своему закону: способствовать развитию полезных рукоделий, оказывать пособие неимущим вдовам и сиротам, вступаться за обиженных. Ознакомившись с уставом, контр-адмирал Пустошкин поставил на нем «Добро» и вывел свою подпись.
Зима 1798–1799 годов в Новороссийском крае была бесснежной и теплой. Стояли солнечные дни. В феврале степь покрылась травой, появились первые цветы и деревья выбросили почки. Прежде времени стали роиться дикие пчелы, прилетели птицы с полуденных краев: лебеди, утки, гуси, жаворонки и синички, заиграли в реках, озерах и в пресноводных лиманах стерлядь, осетры, сазаны, лещи и щуки.
На хуторах и в слободах старые люди говорили: не дай Бог ударит мороз – погибнет пропасть растений и животных, пропадут хлеба и урожай плодов древесных.
Беда пришла с другой стороны. Ни весной, ни летом не было дождей. Два – три раза набегали тучи, молниями полыхало и громыхало небо, но из большой хмары шел малый дождь. Пересыхала и трескалась земля. Начинались степные пожары. Море огня, пожирая сухую траву, со страшной скоростью распространялось по направлению ветра. В огне гибли целые овечьи отары, табуны обессиленных от бескормицы лошадей. Для спасения от степных пожаров пастухи использовали огонь выжигали достаточные полосы на приличном расстоянии от отар, чтобы остановить бушующее пламя. Делалось это с величайшей осторожностью. Прежде чем зажечь траву, намеченную полосу окапывали. Чтоб не дать огню слишком распространиться, его прибивали к земле сырою стороной овчины и вновь жгли, пока выжженная полоса не становилась достаточной для остановки степного пожара.
Едва-едва скудно заколосились хлеба – пришла другая напасть. На хуторах, в самом городе и во всем мире появились тучи черно-серых кузнечиков. Сами по себе крупного вреда они не причиняли, но были грозным предзнаменованием большой беды – саранчи, уничтожавшей на своем пути все начисто. Заголосили бабы на хуторах, истошно выли собаки по ночам. Мужики были мрачные. Добро бы у всех хлебный запас был как у Березовых или у Хвеська с Мотрей, известных своей крепостью в хозяйстве.
Учитывая недород, адмирал Пустошкин запретил купцам, как российским, так и иноземным, вывозить через Одессу хлебные припасы, в чем бы они не состояли.
В июле Одессу поразило еще одно божье наказание – сильное трясение земли. Значительная часть берега за новой крепостью, представлявшая собой крутую глинистую стремнину, обрушилась в море. Распались все непрочные, наспех поставленные строения. Спавший в одной хижине пьяный гультяй был придавлен насмерть. У Хвеська скособочилась клуня. Благо по неурожаю там не было хлеба на обмолот. Даже церковь святого Николая Чудотворца в одном месте от трясения дала изрядную трещину. Только Молдаванка осталась без всяких повреждений. Ее обыватели строили хаты более добротно. Стены хат и крышу они плели из крепкого хвороста и обмазывали глиной, перемешанной с лошадиным пометом. Щели между двумя стенками из хвороста они также набивали глиной. Таким хатам трясение земли было нипочем.
В церквах шли молебны, был и крестный ход с иконами и хоругвями. Юродивый мужик и баба – кликуша из исконных россиян-старообрядцев у адмиралтейской церкви святой Екатерины грозили народу напастями: народ-де забывает Бога, погряз в грехах тяжких, более думает о плотских утехах, чревоугодничает, богохульствует, имя Всевышнего треплет всуе, презрел благочестие. Юродивый показывал прихожанам гноящиеся раны под рубищем.
Это бесчинство, вселявшее в умы обывателей беспокойство, продолжалось, пока градоначальник по полицейской части Лесли не велел юродивого и бабу-кликушу доставить в острог как смутьянов и там сечь, пока они придут в доброе расположение духа.
Первого октября на Покрова Пресвятой Богородицы адмирал Пустошкин в отвращение голода распорядился открыть запасные хлебные магазины для раздачи зерна недостаточным обывателям.
Главным начальником в эту работу был назначен подполковник Кесоглу. Между тем в последние дни Параша была обеспокоена недомоганием мужа. Жаловался он на колику в боку, но чубук тянуть продолжал.
Нижегородского полка штаб-лекарь поставил Кесоглу пиявки, пустил кровь и велел сидеть дома, ни в какие работы не ходить. Афанасий Кесоглу лекаря, разумеется, не послушал. Да и мог он усидеть дома, когда во всем городе народ был в большом беспокойстве, когда были открыты запасные магазины для зерновых раздач. Он велел позвать соседа секунд-майора Константина Бацилли.
Этот Бацилли был мужиком дородным и довольно не лишенным ума, о чем свидетельствовали его суждения, равно высокий лоб и проницательные глаза.
Направились Кесоглу и Бацилли в пароконном экипаже к запасным магазинам. В один барачный этаж они тянулись за карантинной балкой. Здесь уже собралось большое скопище людей с фурами, биндюхами и шарабанами, в которые были впряжены волы, лошади и даже верблюды.
Народ волновался и шумел, требовал и угрожал. Градоначальник Лесли с полицейскими чинами, воинская команда из солдат Нижегородского полка едва сдерживали толпу, которая грозилась ворваться в магазины. От этого могло бы выйти большое неустройство. Зачинщиков и смутьянов возможно пришлось бы взять под караул.
Кесоглу велел своим грекам стоять смирно, не буйствовать – всем – де достанется.
Неизвестно – то ли от уговоров, то ли по какой иной причине, но Афанасию Кесоглу стало вовсе худо. Он схватился за бок, застонал и осел. При виде этого народ затих. Бацилли послал за лекарем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122