курения, выпивок и разных дурачеств. Дядьку напутствовала госпожа Тараканова.
В этот раз она приняла Алешу в гостинной, будучи вся в черном траурном наряде, взяла его за руку и повела в молельную комнату. Здесь перед киотом они опустились на колени – мальчишка-гвардеец и пожилая женщина, на лице которой были довольно заметны следы увядания. Лицо ее, однако, еще не утратило привлекательность.
– Молись, мой друг, за упокой души новопреставленного Иосифа, – сказала она. – Для тебя есть достаточная к тому причина.
Валдомирская пришла на квартиру, которую снимал Алеша Орлов. Бывший у него в услужении дядька сказал, что барина дома нету, но скоро должен непременно быть, потому как завтра их полк выступает в кампанию против Бонапарта. Ежели барыне угодно, то в светелке можно бы дождаться его благородие. Когда бы барыня желала откушать чая, то мы с нашим удовольствием подадим в один миг.
Валдомирская поблагодарила дядьку, прошла в светелку, но от чая решительно отказалась.
Алеша не заставил себя долго ждать. Явился он что называется запыхавшись.
– Елизавета Алексеевна? Какими судьбами? Одолжили вы меня, матушка. Век с вами не виделись. Здоровы ли?
– Благодарствую, Алешенька, слава Богу здорова, но время над всеми властно. Тяжелею. Прыти нету былой, так бы кажется и сидела безвыходно весь день в доме. Сегодня, однако, решилась на визит к тебе. Ты уж, голубчик, не взыщи.
– Да что вы, право Елизавета Алексеевна… В кои-то веки между нами были китайские церемонии? Я весьма даже рад вам.
– Понимаю, тебе предстоят нынче сборы. Ты уходишь в поход дальний и не лишенный опасности. На войне всякое бывает: у кого грудь в крестах, а у кого голова в кустах. Я не прежняя. Старею, решительно старею, лета преклонные продолжению жизни не способствуют. Еще в кадетский корпус я приходила к тебе с материнской любовью, Алешенька.
– Вы, Елизавета Алексеевна, детей своих не имеете, потому и удостоили меня, мальчонку, оторванного от дома, материнской ласки, за что вам мой поклон и благодарение.
– Не знаю с чего и как начать, Алешенька. Дело в том, что мои материнские чувства к тебе потому, что я и есть твоя природная мать, в чем и должна тебе открыться. Родила я тебя в муках, так что едва не преставилась. Появился ты на свет божий, когда я была в монастырской неволе, потому велено было тебя в твоей младенческой невинности у меня отобрать и отдать на руки кормилице в имении графа Орлова. Не спрашивай за что мне было такое наказание. Скажу тебе еще, что отец твой – не граф Орлов, а испанский дворянин, адмирал в российской службе Хозе де Рибас. Мне от тебя, Алешенька, ничего не надобно, но теперь, когда ты идешь в кампанию, должно быть тебе известно твое истинное происхождение. Желала бы я также отписать тебе по духовной свое состояние.
Валдомирская более не нашлась что сказать. Алеша молчал. Их разделяла тишина. Валдомирской отчетливо было слышно как стучит ее сердце. Безмолвие, отделявшее Валдомирскую от Алеши, словно белым саваном застилало ее глаза, уставшие от трудной жизни. Она сжалась в комок в томительном ожидании. И во всем свете для нее был только он, ее Алешенька, и для нее не было ничего дороже Алешеньки.
Первой молчание нарушила Валдомирская. Она сняла висевший на груди на тонкой золотой цепочке золотой же медальон с алмазными украшениями, которые были вложены в причудливое созвездие с каким-то магическим значением. Валдомирская нажала на алмазик, встроенный в торец медальона и сверкающая штучка раскрылась. На обратной стороне крышечки медальона на белой эмали был образ Матери Божьей с младенцем.
– Это, должно быть, благословение моей матушки. Я была отдана по ее доброй воле на руки чужим людям, чтобы они растили меня и воспитывали в христианских добродетелях и правилах высшего света. Тебя отобрали у меня против моей воли, когда монастырской темнице я была близка, чтобы отойти в тот мир, когда я была в беспамятстве и горячечном состоянии. Родители мои от меня отреклись. Я была для них помехой. Тебе же, Алешенька, упрекнуть меня не в чем.
Когда Валдомирская выговорилась, внове наступила тягостная и тревожная для нее тишина, непроницаемой пеленой отделявшая ее от Алеши. Она почти зримо чувствовала его состояние. Это внушало ей тревогу. С тревогой она ждала, когда будет сказан ей приговор за все ею прожитое. Каждое мгновение в этом ожидании было для Валдомирской вечностью.
– Сударыня, – наконец сказал Алеша и это слово, равно как и сухой тон, в котором оно было сказано, ударило Валдомирскую словно обухом и она тотчас сникла.
– Сударыня, – холодно повторил Алеша. – Я не знаю иного отца как только графа Алексея Григорьевича Орлова, он был ко мне добрым и заботливым. Все, что во мне, сударыня, этим отцу моему графу Алексею Григорьевичу Орлову я обязан. Иного отца мне не надобно. Господина, имя которого вы назвали мне, я знать не хочу.
– Не казни меня, Алешенька, в жизни моей было много горьких минут, было больше печали нежели радостей. Поверь мне, Алешенька, перед тобою совесть моя чиста. Я занесла было руку, чтобы лишить жизни отца твоего истинного, в ту пору генерала де-Рибаса. И ты, не ведая то, потому что де-Рибасу я обязана твоим рождением, удержал мою руку. Я открылась ему о тебе. Чтобы не вселять в твою душу смятение до твоего совершеннолетия. Он велел держать его отцовство от тебя в тайне. Когда ты, Алешенька, в кадетском корпусе опасно захворал, он был у тебя с его отцовской о тебе тревогой.
И опять наступила тишина, их разделившая.
– Иного отца, сударыня, кроме Алексея Григорьевича Орлова, я не ведаю и знать не желаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122