Благо в первые дни августа она освободилась от бремени.
В день святых апостолов Петра и Павла Параша получила письмо от Анастасии Ивановны.
«Милый друг Параша. Мы здесь, слава Богу, живы, – писала она. – По приезде в Питербурх Осип Михайлович был принят и обласкан государем. Нынче он назначен в должность генерал-кригскомиссара, от которой зависит снабжение армии всем необходимым. Это свидетельствует о вере государя в честность Осипа Михайловича, которая неоднократно им доказана делом. Адмиралу Мордвинову велено быть в прежней должности, то есть вернуться в Херсон. У Осипа Михайловича здесь много недоброхотов и завистников, среди них первый – Ростопчин. При дворе радости мало. Эрмитажей и разных увеселений нынче нет. Более экзертиции и парады».
Все господа вокруг были в мундирном золоте и серебре, в добротных фраках из тонкого английского полусукна, в жилетах, шитых по канифасу белыми и разноцветными шелками.
Феликс де-Рибас явился в половинчатых чулках наподобие сапожек до середины икры темного цвета и далее до колена – белого. Его сверкающий золотым шитьем консульский мундир был знаменит роскошью более других.
После ужина с разными здравицами в большой зале магистрата приглашенные разошлись кто куда – по наклонностям: кто танцевать в другую залу, где играл оркестр Нижегородского полка, кто сел за ломберные столики для карточной игры, а кто отправился в бильярдную, только нынче заведенную для просвещенного развлечения. Более всех искусным на бильярде был его превосходительство контр – адмирал Пустошкин, иной раз кием забивавший по два шара в лузу.
Когда на город опустились сумерки, зажглась иллюминация – не что иное, как разноцветные фонари из сплошной бумаги, в которых горели свечи. Начался также фейерверк. При этом каждая собака, поджав хвост, норовила забраться подальше в конуру, а каждый обыватель бежал в то место, откуда способней было видеть небесное огненное диво. Празднество завершилось пушечной пальбой с новой крепости и стоящих на рейде военных кораблей.
Но офицерский кутеж продолжался за полуночь. Господа офицеры пили дешевое бессарабское вино и водку из здешних винокурен. Пили лихо, опрокидывая рюмки и бокалы до дна. Банкометом был некий ротмистр. Его мундир был расстегнут и была изрядно видна не первой свежести белая сорочка с тонкой кружевной вышивкой. Лацкан, свидетельствующий о том, что гвардеец служил в столичном полку, держался всего на двух пуговицах, гвардеец был пьян. Тасуя карты, он не имел твердости в руке.
– Черт возьми, я нынче в проигрыше. Но смею уверить, господа, кто в проигрыше в карты, весьма в выигрыше с женским сословием. Что есть женщина, господа? Она, смею вас уверить, есть имя утешительное, – здесь гвардеец расхохотался собственной шутке. – Утешительное, – повторил он, – в том смысле, что она позволяет лобзать ее уста, перси и, конечно же, если мужчина настойчив… Что позволяет женщина, ежели мужчина настойчив, корнет?
На юное лицо молоденького кавалериста, сидевшего в уединении от хмельной офицерской компании набежала краска, он заметно смутился и совершенно стушевался.
– Черт возьми, корнет, пора бы вам знать, что позволяет женщина, ежели мужчина настойчив. Женщину, господа, надо брать в шенкеля, а дабы прибавить прыти, должно дать ей шпору. Намедни я имел честь быть представленным некой замужней барыньке, известной целомудрием и преданностью семейному очагу. Оставшись с ней наедине, я в тот же вечер взял барыньку в шенкеля и весьма вкусил ее прелестей. Скажу вам, господа, барынька была хороша. Грудь, бархатное тело, прелесть барынька. Послушайте, корнет, вы имеете представление, что есть женщина, были вы, голубчик, удостоены ее прелести? Что вы молчите, корнет? Отвечайте – были или не были? Ежели были, то что вы при этом чувствовали?
Корнет молчал.
– Ну и черт с вами, голубчик. Сохраняйте вашу девственность. Господа, я вижу вопросительные взгляды. Право же она прелестна и не только устами. Представьте, господа, ноги: щиколотки рюмочкой, выше щиколотки они расширяются… На колене родинка. Это, господа, доказательство ее неверности мужу. Пани Бронислава Малиновская… Каково, господа? Соблазнить такую даму…
– Это мег'рзкая ложь, – Гриневский встал.
– Как то есть ложь? – вскинулся гвардеец.
– Самым обыкновенным обг'разом, гнусная, оског'рбительная для женщины ложь.
– Но родинка, господа. Откуда бы мне знать родинку у этой дамы?
– Вы мег'рзавец.
– Я прошу удовлетворения.
– Но не пг'режде, чем вы получите пощечину, – Гриневский размахнулся и ударил гвардейца по лицу.
Ротмистр схватил Гриневского за грудь, но драчунов тотчас разняли.
Дуэль состоялась. Первым стрелял гвардеец и промахнулся. Ответным выстрелом Гриневский всадил пулю ему в плечо. Это была тяжелая, но не смертельная рана.
– Я стг'релялся, потому как нашел этого господина наг'рушившим пг'равила каг'рточной иг'ры. Честь дамы не должна быть пг'редметом досужих г'разговог'ров.
На следующий день утром Гриневский был взят под арест и посажен на гауптвахту. Его положение усложнилось оттого, что на пути в Петербург гвардеец скончался.
Всходы озимых в девяносто седьмом году осенью давали надежду на хороший урожай, если для того будет благоприятная весна.
1798 год в Одессе был знаменит тем, что здесь была открыта первая городская больница на средства, составленные преимущественно из штрафных денег за просрочку по векселям и подрядам. Бывший до этого при карантине штаб-лекарь Переславцев распоряжением Пустошкина был определен лекарем градским.
В том же 1798 году проживавшие в Одессе евреи составили кагал, избрав его старшиной ремесленника Фроима Уйшеровича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122