Очень беспокоили его результаты съемки Одесской бухты, сделанные капитан-командором Биллингсом. В сравнении с картой, составленной тринадцать лет назад лейтенантом Пустошкиным, у Биллингса заметно было значительное изменение. Море наступало на сушу, шел размыв берега. Это могло опрокинуть многие расчеты по строительству порта.
Между тем в Одессу уже втягивались длинные обозы с хлебом. Рейд строящегося порта был уставлен мачтами парусников, в трюмы которых поступало зерно для вывоза за границу. Из хлебов более всего шла пшеница, которая сбывалась здесь негоциантам даже по девять рублей за четверть.
На вольном базаре
На вольном базаре бывали разные непотребства: то гультяи что с воза стащат, то казак Данила Губенко придет в избу градоначальника с челобитной, что из кармана его свиты неизвестный ворюга будго унес пять карбованцев и двадцать пять копеек, то одна торговка другой наденет на голову макотру со сметаной. Гроши Губенко вскорости им же самим были найдены. Их вовсе никто не воровал. По какому-то недоразумению они упали в мотню его штанов. Нашлись эти гроши только через неделю, по той причине, что добрый казачина Губенко, ложась спать, за недосугом, штаны и сапоги снимал только перед воскресным днем.
Недавно был случай… Пришла на базар жена Хвеська – Мотря Хвещиха, чтобы сторговать индюка. Разных индюков, как ощипанных, так и не ощипанных, было много, но именно того, которого Мотря сочла для себя нужным, она надыбала только к полудню. Индюка этого продавала баба из Дальника. У нее были и другие индюки, а также индюшки. Начался между Мотрей и этой бабой жестокий торг. Баба потребовала за индюка карбованец – цена невиданная. Мотря предложила ей полкарбованца, что было не так уж дурно.
– Ты что очумела – такие гроши за индюка. Десятину земли за Дальними хуторами отдают за пять карбованцев, – резонно говорила Мотря.
– В девяносто втором году, – вмешался в разговор рядом стоящий человек, – десятина и вовсе шла за пятьдесят копеек.
– А она за индюка хочет карбованец, – возмущалася Мотря.
– Десятина земли пять карбованцев, а за четверть пшеницы добрые люди берут семь. В Киеве такой индюк и вовсе два карбованца, в базарный день можно взять и три, – продолжал рядом стоящий человек.
– У нас в Ярославской губернии такой индюк пошел бы за пять целковых, – поддержал торговку случившийся тут инвалидный солдат Логинов.
– Тож у вас в Ярославской губернии. Там люди большие деньги зарабатывают, а мой Хвесько за целый день на Карантинном моле не более карбованца и пятьдесят копеек.
– На волах биндюжники перевозят зерно с магазейнов к погрузке на корабли – так зарабатывают и восемь карбованцев в день, – заметил Логинов.
– У нас один вол стал припадать на переднюю ногу, – возразила Мотря, – потому Хвесько на заработки ходит без воза.
– В Подолии если в извоз пойти чумаком, то за неделю восемь карбованцев не заработаешь, – сказал подошедший к столу Грицько Остудный. Он уже был приписан к градскому обществу и ходил в разные вольные работы.
– Ну так что – отдаешь индюка за полкарбованца?
Баба из Дальницкого урочища вместо того, чтобы уступить, как-то было в обычае на Вольном базаре, повернулась к Мотре задним местом, задрала все, не исключая исподнее, и показала ей то, о чем писать здесь, по известным причинам, не вполне прилично. Мотря хотела было поступить таким же образом, однако засовестилась. Вокруг той бабы и Мотри собралось много всякого народу. Каждый на своем природном языке высказывал суждение об этом бабином месте. Те, кто все ценил по размерной значительности, восхищался, а кто был склонен к умеренности – помалкивал, но были и такие, кто бабу порицал. Вскоре в толпе началась свара по причине разности суждений. Мотря схватила индюка и что было силы ударила бабу по тому месту, отчего баба с воза упала и стала истошно кричать: «Караул! Грабют!»
На базаре начался переполох. Каждая торговка думала, что непременно ее грабят. Все пришло в движение, и уже нельзя было разобрать, где ощипанные индюки и где молочные поросята. Усатовский поп Филарет Серединский и дьячок церкви святой Екатерины Хведор пытались увещевать народ, тех, кто в Бога верует, и, справедливо полагая происходящее наваждением сатаны, осеняли базар крестным знамением. Возможно, это и возымело действие, потому что появилась полусотня сторожевых казаков и стала нагайками дубасить тех, в ком сидел нечистый дух.
Мотрю Хвещиху и ту бабу из Дальника, что оказалась Оксаной Чупринихой, полицейский капрал при содействии казаков взял под караул и доставил к полицмейстеру Кирьякову для разбирательства.
В действиях Мотри, а еще более Оксаны, Кирьяков нашел нарушение благочиния и спокойствия обывателей разных состояний, а также пристойности, приличной женскому званию.
Дабы тем возмутителям тишины в городе – Мотре Хвещихе и Оксане Чупринихе впредь неповадно было учинять непотребства, а равно и другим, на них глядя, – решил полицмейстер Кирьяков, – Оксану Чуприниху наказать батожьем по тому месту, что она бесстыдно оголяла на базаре, чтобы впредь сия Оксана жила смирно, от брани удерживалась, другие непристойности не учиняла. Мотрю Хвещиху телесно не колотить, а только увещевать и совестить, указав ей, что впредь индюков пускай берет за ту деньгу, которая угодна продавцам. Буде Мотря не в согласии с продавцами, то пускай уходит восвояси и продавцам принуждение не чинит, поелику продавцы вольны брать за индюков деньгу какую хотят, а коли та цена кому неугодна, тот может тех индюков не брать, а брать в другом месте по цене сходственной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122