Сознание не
присутствует в повседневной научной работе как нечто легко уловимое, однако
же известно, что к ученому предъявляется требование: настоящий ученый
должен не просто знать свой предмет, но и сознавать его. Теперь, после
неопозитивистских чисток, можно сказать, что это - наивное, метафизическое
требование, и то, что оно смогло сохраниться, ускользнуть от бритвы,
является важным знаком. Это требование не может предъявляться ученому со
стороны научного сообщества официально, слишком мало у него на это прав,
оно ощущается лишь на уровне личного опыта, передается не как формальный
критерий владения материалом, а как часть традиции, духа науки, можно
сказать, ее запаха, поскольку, подсказывая, что дело вовсе не в
осведомленности или натренированности ума, язык стремится употреблять здесь
лексику совсем иного плана: "Он не просто знает свое дело, он чувствует
его". Требование сознательности висит над входом в храм науки и
предъявляется прежде всего новичкам, по-видимому потому, что именно в этом
случае сознательность действия наиболее очевидна окружающим (так сон
поверяется явью). Момент осознания характеризуется тем, что осваивается,
делается своим, нечто новое, а значит, чужое. Став окончательно своим,
потеряв новизну и войдя в привычку, оно выпадает из сознания. Сознание
открывается нам как передний край освоения мира, как захват мира как мира.
Усталость
Мы недаром употребляем столь энергичный термин, как "захват": сознание
требует усилий. Сознание не связано с каким-то специфическим предметом - и
в этом смысле беспредметно, сознание не связано с каким-то определенным
образом действия - и в этом смысле оно не есть какая-то особая
деятельность. Сознание есть настоящая деятельность, дело, целью которого
является вещь. Когда человек занят не тем, его приводят в сознание словами:
"Оглянись, приди в себя, посмотри, что ты делаешь!" Когда человек сам
чувствует, что он занят не тем, он делает то же самое, пытается прийти в
себя, осмотреться, отрезветь. Это требует усилий как любая остановка внутри
потока, как шокирующий отказ от прежней ориентации, как риск не обрести
новой. Но постоянное обретение нового невозможно, и это не формула логики,
а факт, проявляющийся хотя бы в том неукоснительном правиле, что людям
приходится каждый день спасительно терять сознание, закрывать себя для
нового, для мира, уединяться в себе, "приходить в себя" совершенно иным
способом - засыпая. Сознание требует как раз постоянного усилия воли:
настоящее дело не может быть гарантировано прошлыми заслугами, оно -
настоящее, каждый миг новое, внезапное. Его невозможно решить на потом, на
будущее, раз и навсегда, предсказать его, хотя бы и в такой тонкой форме,
как назвать его делом, любого акцента будет мало, и в следующий миг уже
захочется сокрушать горы, чтобы только ощутить прежнюю тонкость. Сознание
само есть акцент, ударение, делающее из шума речь, а из голоса - слово.
Солипсизм
Потеря сознания в гуссерлевских рассуждениях о сознании становится
очевидной при взгляде на ту ловушку солипсизма, в которую так естественно
угодил Гуссерль, и из которой он так нехотя и неловко затем выбирался.
Солипсизм есть один из предельных случаев потери ощущения мира, а значит, и
границы между собой и миром - тела. Феноменологическая редукция есть
ампутация тела, процедура возможная лишь под наркозом, в порыве
бессознательного теоретизирования, не видящего перед собой ничего кроме
плоти имеющей быть вынесенной за скобки. Остановить этот хирургический раж
можно разве только с помощью фокуса cogito ergo sum. Гуссерль не случайно
совершил простейшую оплошность - "просмотрел" язык, забыл его редуцировать,
- он заранее видел цель своей редукции и благоразумно остановился,
достигнув ее. Проведенная стерильно, эта процедура не оставляет никаких
шансов реликтам языковой и социальной культуры - первому лицу единственного
числа активного залога изъявительного наклонения презенса, не говоря уже о
значении cogitare, предусмотрительно размытом еще Декартом. К чести
Гуссерля надо сказать, что он совершает этот маневр сознательно, т.е.
чувствуя за ним вещь, но, услышав упреки в солипсизме, он начинает
автоматически, не видя в том своего призвания, оправдываться, сооружая
искусственную и неуклюжую конструкцию интерсубъективности. Насколько проще
и естественнее решил эту проблему один из его учеников, заметив только, что
другой открывается нам во взгляде, на нас обращенном.
Сознание как "чувство реальности" совершенно неприемлемо для слуха
феноменолога, хотя весь его снобизм оборачивается в конечном итоге слишком
человеческой попыткой спасти часть своей плоти от собственного скальпеля.
Эта - естественная - попытка напоминает нам о том звучании, которое имело
"сознание" в свою неангажированную эпоху, когда "прийти в себя" и значило
"прийти в сознание". Однако здесь нет места солипсизму. Хотя на то имеются
некоторые резоны, но "прийти в себя" все же не значит ни "заснуть", ни
"перейти в иное бессознательное солипсическое состояние". Сознанию важно
лишь "взять себя в руки", "собраться", почувствовать свое единство, свое
тело, внутри другого единства - мира.
Ответственность
Сознание силится удержать мир как мир, не дать ему поглотить себя и не дать
себе закрыть глаза на мир. В первом случае человеческое присутствие в мире
сводится к встраиванию в автоматику мира, которую можно сколько угодно
воспевать за ее естественность, но которая в конечном итоге занята
исключительно собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84