Тут уж каждый живи и доживай по-своему, в чужую душу не лезь и в свою никого не пускай.
И все-таки любопытство в Андрее взяло верх, и он, словно Робинзон по следу Пятницы, пошел вдоль тропинки, устало ведя по хвойному насту совсем ненужный ему теперь велосипед.
Следы вывели его к лесоскладу и пристани, а потом вдруг оборвались, никуда не сворачивая, возле речного пойменного берега. Из этого. Андрей заключил, что здесь человека ждала лодка, и он уплыл на ней, скорее всего, в верховья реки по направлению к местечку, ничуть не забоявшись быстрого встречного течения. Стало быть, человек опытный и храбрый.
Лесосклад и пристань, как того и следовало ожидать, были разорены и порушены временем. Разъехавшиеся в разные стороны штабеля бревен потемнели от дождей и стуж, покрылись зеленым древесным мхом, а местами так и погнили. Сваи и настил, по которым бревна спускались на воду, тоже погнили, хотя и были дубовыми, неподвластными, казалось, никакому времени.
Конечно, не случись Андрею обнаружить на тропинке человеческие следы, он все равно был бы рад встрече с лесоскладом и пристанью, нашел бы здесь множество памятных мест, посидел бы на бревнах, вспоминая разные веселые случаи из своего детства, а то, глядишь, и подстрелил бы на реке какого-нибудь зазевавшегося чирка, все трофей, птичий, утиный суп на вечерю. А так – праздник испорчен, и Андрею здесь делать, в общем-то, нечего, С досады и расстройства он перекурил, а потом вскочил на велосипед и сколько было сил помчался домой, намеренно стараясь попасть передним колесом на ненавистные ему следы, разрушить их и намертво втоптать в землю. У него было предчувствие, что дома непременно случилось что-нибудь нехорошее: пожар от оброненного еще вчера с вечера возле лежанки уголька; или наводнение от поднявшейся выше всяких отметин и разлившейся до самого подворья реки (впрочем, так она никогда на Андреевой памяти не разливалась и вплотную к дому не подступала); или обрушилась, упала в палисаднике сосна, которая, оказывается, давным-давно иструхлявилась и помертвела в корнях; или случилось еще что-нибудь совсем уж непредвиденное и опасное, до основания разрушившее так хорошо начавшую было складываться у Андрея в Кувшинках жизнь.
Но, слава Богу, ничего не случилось. Все было на месте, цело и нетронуто: и дом, и сосна с далеко видимым гнездом аистов на вершине, и сами аисты, мирно стоявшие в нем. Ничего не случилось и с рекой. Голубым чистым разливом она плескалась в конце огородов и, казалось, за день даже чуть отступила от грядок, стараясь как можно скорее войти в берега, чтоб освободить и эти грядки, которые Андрею надо будет, конечно, вскопать и возделать, и заливные луга, где уже пробивается подводная трава-овсяница, и топкие ольшаники, готовые принять возвращающихся из чужих, временных стран перелетных звонкоголосых птиц-соловьев.
До вечера времени у Андрея было еще вдоволь, с большим запасом, и он попусту терять его не стал, хотя и был соблазн после дороги и неожиданных переживаний завалиться на диван да и скоротать на нем остаток дня. Но что тогда Андрей будет делать ночью: сон уйдет, переломится и никакими силами его не вернешь.
Поспешно заведя ни в чем не повинный перед ним велосипед в сарай, в темноту и прежнее заточение, Андрей вышел на огород. Первым движением у него было поджечь многолетний ненавистный бурьян, чтоб он полыхнул высоким чернобыльным огнем, наподобие змеи убегая все дальше и дальше от жилых построек к грядкам и реке. Но потом Андрей это движение удержал, спрятал наготовленную уже было зажигалку назад в карман. Во-первых, еще неизвестно, в какую сторону полыхнет огонь: весенний ветер переменчив, нестоек, только что дул в одну сторону, а через мгновение, глядишь, развернулся и уже мчится в другую, как раз и погонит по-змеиному ползущее пожарище к дому. А во-вторых, жалко вдруг Андрею стало землю, из которой понизу бурьяна уже пробивались первые раннеапрельские травинки: крапива, вездесущий пырей, полынь. И хотя были они травами тоже сорными, бесполезными, но все равно жалко было губить живые их побеги беспощадным огнем. Тем более, что на многих травинках, листочках их и стебельках Андрей заметил полевых проснувшихся к весне букашек: ярко-оранжевую пятнистую божью коровку, крошечного, размером с просяное зернышко паучка, а в одном месте так и греющегося на солнышке шмеля. Эти-то в чем повинны?!
Поэтому он вернулся назад в сарай и вынул из под-стрешья отцовскую косу-девятку. Косить ею настоящую луговую траву, овсяницу, гусятник или молодую осоку не годилось, надо было вначале хорошенько отбить, отклепать на «бабке», но для бурьяна с его сухостойными в палец толщиной стеблями коса была как раз впору. Андрей помонтачил ее бруском-монтачкой, по-крестьянски поплевал на руки и встал в изначальный прокос, поближе к вишеннику, в зачин. Первые два-три взмаха дались ему вроде бы без особого труда, но потом вдруг начало ломить спину, руки, по всем ранам и рубцам побежала огненная змея, боль, и Андрей почувствовал, что с бурьяном он не справится – отступит. Тот поднялся, встал против него неисчислимой ратью, черной, татаро-монгольской, и попробуй одолей ее в одиночку. Впору было бросать косу и уходить на подворье за крепкие острожные стены и там засесть в осаде, надеясь, может быть, не столько на самого себя, на свои силы, сколько на крепкие эти стены да на Божью волю.
Андрей почти уже было и повернул, но вдруг из-за клуни и амбара, прорываясь сквозь ветви высокого, растущего у соседей на меже вяза, вышло к нему навстречу полуденное яркое солнце. Оно сразу пригнуло бурьяны к земле, рассеяло их еще минуту тому назад, казалось, неодолимые рати и тьмы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104