На убранство Танечкиной могилы Андрею хватило всего две корзины песка – столь невысокий был на ней холмик. Стоя на коленях, Андрей посыпал его крупными горстями, выравнивал, выбирал случайно попавшиеся камушки и соринки и все думал и думал о Танечке, силился представить, какой бы она была сейчас, во взрослой жизни. Но ничего из этих усилий не получалось – Танечка навсегда оставалась в памяти Андрея десятилетней задумчивой девочкой, которая с трудом удерживает на руках непослушного младенца-брата. И лишь когда Андрей начал выкладывать на могиле поверх песка крест из еловых уже расщепившихся шишек (тоже давний у них в Кувшинках обычай), мелькнул перед ним на одно мгновение образ взрослой печальной женщины, очень похожей на мать. Она возникла за спиной Андрея у креста и вдруг сказала так, как только и могла сказать старшая сестра в вечной тревоге за младшего брата:
– Андрейка, что же ты стоишь на коленях?! Земля еще холодная – простудишься.
Андрей оглянулся, чтоб сказать ей в ответ что-нибудь утешительное и беспечное, мол, ничего, я привычный, закаленный, но Танечки уже не было. То ли она исчезла где-то за кладбищенскими соснами, то ли ее заслонила от Андрея непроницаемая пелена апрельского весеннего воздуха.
Земля под коленями действительно была еще холодной и влажной, и Андрей поднялся на ноги, не смея ослушаться Танечки, которая, вишь, не посчиталась ни со временем, ни с дальней, наверное, дорогой, пришла на кладбище, чтоб предупредить раненого и контуженого брата о холоде и простуде, для него сейчас опасно вредных и губительных.
Обязательный ободок из самых крупных шишек вокруг холмика Андрей выложил уже на корточках, минуту-другую полюбовался своей работой, как любовался ею когда-то в детстве, и перешел к отцовской могиле.
На ней возвышался сосновый, судя по всему, наспех сделанный кувшинковскими мужиками крест. Стоять ему надлежало недолго, год-полтора, пока военкомат соберется воздвигнуть пирамидку с красной звездой и тем отдать последнюю поминальную дань фронтовику. Но чернобыльский взрыв помешал великому этому замыслу, да и хлопотать насчет пирамидки было некому: Андрей сам воевал то в Афганистане, то в Чечне, гонялся за «духами» и «чехами», а Ленка – что ж, кровь не родная, похоронила свекра – и на том спасибо.
Над отцовской могилой Андрей трудился, наверное, часа полтора. Чтоб убрать белым песком высокий ее холмик, с прилежанием когда-то насыпанный друзьями-товарищами отца (тут уж на них не посетуешь), Андрею пришлось ходить к карьеру раз пять. Вдоволь он поработал и топором. Могила все-таки заросла в изголовье кладбищенской дикой сиренью. Это издалека ее не было видно, а вблизи тоненькие, ломучие веточки обнаружились, обозначили себя бледно-зеленые побегами. Рубить их было жалко, но и не рубить нельзя – через год-другой они окрепнут и так заполонят могилу, что ее и вовсе не найдешь. На кладбище подобных, сплошь заросших сиренью и бузиной могил можно обнаружить немало. Родственники сами поумерли или разъехались, и могилы год за годом пришли в полное запустение и беспамятство. Зрелище даже для кладбища печальное и тоскливое.
Мыслей и воспоминаний об отце у Андрея было нескончаемо. Хоть навечно поселись здесь, на кладбище, а всех не передумаешь. Но одна, непоправимо горькая и скорбная, больше других не давала Андрею покоя, запоздало казнила его: какие ни находи оправдания, а все-таки он повинен в том, что не смог похоронить отца, как полагается то сыну, попрощаться с ним, обнять в последний раз уже неживого, на краю могилы. Мысль эта и раньше много раз настигала Андрея, но сегодня у отцовской могилы-кургана она встревожила его с какой-то новой силой и тяжестью. На похоронах матери Андрей тоже не был и тоже казнил себя за это, но то была совсем иная казнь. Мать, не обнаружив Андрея у гроба, наверное, простила его, как прощала за все и при жизни, сказала даже издалека: «Ты, Андрейка, не беспокойся, народу на похоронах много – управятся». А вот отец не сказал ничего, лишь посмотрел на Андрея из-под мертвых век, и это его молчание тяжелее любых самых укоризненных слов.
Вслед за отцовской могилой шла могила матери, потом могила бабки Ульяны, прадеда Никанора и прапрадеда Ильи и еще целый ряд, изголовье к изголовью, крест к кресту могил, под которыми покоились древние, не известные Андрею родственники. Над каждой из этих могил Андрей трудился, не покладая рук, как будто хотел отработать за все те годы, когда здесь не бывал, не носил из карьера белого поминального песка, не выкладывал по холмикам и бугоркам кресты из еловых шишек, не катал на Радоницу в память об умерших пасхальное крашеное яйцо.
Когда же все было свершено: могилы убраны, украшены, листья и сиреневая вырубка отнесены в овраг, который начинался сразу за кладбищем, – Андрей опять связал воедино поводком лопату и грабли, подхватил их на плечо, а корзину на локоть и встал уже было на торную тропинку-просеку, чтоб идти домой, как вдруг его внимание привлекла беломраморная заросшая сиренью и вишенником пирамидка в соседних порядках. Пока Андрей неотрывно работал, он должного внимания на нее не обращал (и почти не видел в непролазных зарослях), думал, пирамидка да и пирамидка, воздвигнутая на могиле какого-нибудь фронтовика или даже гражданского человека, родственники которого так внимательно, семейно, позаботились об умершем: установили вместо недолговечного креста мраморное редкое на деревенском кладбище надгробие. Но теперь Андрей заинтересовался ею и решил сходить в соседние эти порядки, чтоб посмотреть на пирамидку с лицевой стороны, где непременно должна быть надпись, фамилия, имя, отчество, даты жизни, а может, и фотография.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104