Наташа первой отозвалась на зов аистов, осторожно убрала руку с груди Андрея, думая, наверное, что он еще спит, и так же осторожно ушла на кухню, начала там готовить завтрак. Андрей не выдал себя, притворился спящим и несколько минут еще нежился на правах больного в постели, следил за Наташей, за каждым ее движением и робким шагом, и ему казалось, что так вот с Наташей они прожили всю жизнь, что так было и вчера, и позавчера, и много лет тому назад, что они никогда не расставались, не теряли друг друга и что у них есть общие дети, в том числе и почти уже взрослая дочь Наташа, которая сейчас просто в отъезде.
Словно подтверждая мысли Андрея, на кухне привычно загудел примус. Он так гудит каждое утро, поторапливая и как бы даже упрекая Андрея, мол, хватит нежиться, вставай: во дворе и на огороде столько неотложной весенней работы, надо пахать, сеять, думать о будущем урожае. Одной Наташе со всем не управиться.
Андрей подчинился примусу, легко и быстро, как по тревоге, поднялся с кровати и вдвойне обрадовался сегодняшнему утру. Он был совершенно здоров: нигде ничего не болело, ни в ранах, ни в контуженой голове, которая еще вчера нет-нет да и шла кругом.
Наташа обнаружила Андрея уже одетым и бодрым, улыбнулась ему первой, утренней и немного застенчивой улыбкой, в которой таились все ее воспоминания о промелькнувшей, словно одна минута, ночи.
– Поспал бы еще, – пожалела она Андрея.
И опять ему показалось, что так Наташа говорила каждое утро на протяжении многих и многих лет, переняв в наследство эти жалостливые женские слова от Андреевой матери. Они поначалу смутили его, он отвык от подобного матерински-нежного участия, необходимого для каждого мужчины, но потом принял его, по-детски обрадовавшись, что теперь он больше не одинок, не отшельник и что у него теперь тоже есть защита и опора.
– Выспался, – обманул он Наташу, как обманывал когда-то и мать, а в самом раннем детстве и бабку Ульяну, если они давали ему утром поспать лишние час-полтора, хотя накануне у Андрея была с отцом твердая договоренность еще затемно идти на реку или в лес.
Пока Андрей умывался возле колодца, по-гусиному плескаясь холодной ключевой водой, завтрак уже поспел. Андрей сел во главе стола на отцовское, в прежние годы никем не занимаемое место, а Наташа с краешку и на краешке стула, готовая в любой момент подхватиться, чтобы подать Андрею хлеб, или соль, или выполнить любую иную его просьбу и пожелание. Так когда-то сидела за столом Андреева мать. Ничего здесь обидного и унизительного не было: мужчина есть мужчина, добытчик и хозяин в доме, и его надо накормить в первую очередь. Отец, правда, иногда попрекал мать за это, указывал на место рядом с собой по правую руку (по левую от него всегда сидел Андрей, тоже мужчина и добытчик), но она отказывалась и тут же находила себе какое-нибудь неотложное занятие возле печки:
– Я потом, ешьте, ешьте.
Наташе, деревенской потомственной жительнице, все эти привычки и обряды были, конечно, хорошо известны, вошли в кровь и в плоть, и она, предупреждая попытки Андрея усадить ее рядом с собой, точь-в-точь повторила материны слова:
– Ешь, ешь, я потом.
Андрей не посмел ее больше уговаривать, подчинился такому естественному и непреложному ее желанию. С сегодняшнего утра они уже не просто знакомые, возлюбленные мужчина и женщина, а законные, повенчанные весенней ночью муж и жена. Наташа поняла это и ощутила раньше Андрея, и ему нельзя (он опять-таки не смеет) думать по-иному.
После завтрака Андрей вышел на крылечко покурить, по-отцовски сел на нижнюю ступеньку, зная, что Наташа через две-три минуты тоже выйдет, и тогда уж они посидят рядышком в преддверии первого своего семейного дня. А пока Андрей незлобиво погрозил аистам, упрекая их за слишком раннюю побудку:
– Ну, неугомонные!
Аисты виновато замолчали, притихли на вершине сосны, а потом в согласии взмахнули крыльями и улетели куда-то на болота, словно намеренно оставляя Андрея и Наташу наедине друг с другом. Да и чего им теперь и не улететь, когда в доме и на подворье все надежно и прочно, есть хозяин и хозяйка.
Наташа действительно вышла к Андрею через несколько минут. Но не просто так, не ради лишь одного уединения, а по делу неотложному и строгому. В руке она держала целую горсть каких-то таблеток и стакан с водой.
Андрей послушно выпил, зная и чувствуя, что сопротивление бесполезно. Врачи народ строгий и требовательный, с ними лучше не спорить. Это он хорошо усвоил еще в госпиталях, был всегда примерным больным, к лечению относился серьезно, может, потому и выжил после стольких ранений.
Завершив процедуры, Наташа присела на крылечке, но не рядом с Андреем, а на одну ступеньку выше, положила ему на плечи руки и притаилась, словно малая девчонка-ослушница. Андрей, боясь вспугнуть это ее таинство, сидел тихо, недвижно, забыв о сигарете. Он лишь следил взглядом за аистами, которые на болота почему-то не полетели, а почти рядом с домом стали парно восходить кругами над сосновым бором, поднимаясь все выше и выше, где только и могло быть для них настоящее счастье и уединение.
Но вот аисты превратились почти в невидимые далекие точки, удержать их глазом было уже невозможно. Андрей отпустил аистов в вольный круговоротный полет, а потом повернулся к Наташе и все-таки прервал ее таинство.
– Наташа, – сказал он, – мне надо на кордон.
– Зачем? – встревожилась та и убрала руки с плеч Андрея.
– Там собака, Найда. Плачет на могиле хозяина.
– Какая Найда, какой хозяин?– все еще пребывая в забвении, ничего не поняла Наташа.
– Потом расскажу, – пообещал Андрей и стал подниматься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104