Т.
4. СПб.: Тов. А. Ф. Маркс, 1910. С. 427--428).

108 Глава 4
вечер, потому что с улицы доносится крик мальчишек. Рассказчик лежит и
вспоминает:
А вот на днях я видел в комиссионном магазине отвратительные кухонные
часы, и стрелки у них были сделаны в виде ножа и вилки (ПВН, 399).
И опять это не просто забавная эмблема. Это знак какого-то особого
времени, превративший абстракцию темпоральности в осязаемую конкретность
поедания завтраков, обедов и ужинов.
Наконец рассказчик вскакивает с постели в намерении писать
"восемнадцать часов подряд". И Хармс вновь точно фиксирует время:
Сейчас только пять часов. Впереди весь день, и вечер и ночь (ПВН, 400).
Но случается что-то странное. Если "сейчас" пять часов дня, то как
можно сказать, что "впереди весь день". Но если "сейчас" пять часов утра, то
как вписать в повествование странный временной провал? Время, однако, идет
вперед. Хармс фиксирует: "Ведь уже двадцать минут шестого" (ПВН, 400) и дает
деталь, позволяющую уточнить время, явно склоняющееся к вечеру:
Солнце прячется за трубу противостоящего дома. Тень от трубы бежит по
крыше, перелетает улицу и ложится мне на лицо (ПВН, 401).
Космические часы -- солнце -- как будто вносят ясность в ход
повествования. Далее в квартиру приходит старуха, которая заставляет
повествователя стать перед ней на колени, потом лечь на пол на живот. Когда
повествователь приходит в себя на полу, он неожиданно как бы отделяется от
собственного тела:
Я оглядываюсь и вижу себя в своей комнате, стоящего на коленях
посередине пола. <...> В комнате не очень светло, потому что сейчас, должно
быть белая ночь (ПВН, 402).
Повествователь обнаруживает в кресле мертвую старуху и одновременно
слышит за стеной шаги встающего соседа: "Чего он медлит? Уже половина
шестого" (ПВН, 403).
Время неожиданно трансформируется в раннее утро, но при этом оно как бы
продолжает двигаться линейно, полностью пренебрегая повторностью и
цикличностью. Ведь последний раз Хармс фиксировал "двадцать минут шестого",
а сейчас "половина шестого". Иначе говоря, время, несмотря на смену дневного
цикла на ночной, продолжает двигаться вперед как несокрушимая
последовательность чисел.
Далее рассказчик снова укладывается на кушетку и лежит восемь
минут. Он засыпает, и ему среди прочего снится, что у него "вместо руки
торчит столовый ножик, а с другой стороны -- вилка" (ПВН, 404). Нетрудно
понять, что во сне повествователь воображает себя в виде кухонных часов.
Когда же он просыпается, чуть ли не первая его мысль -- вновь о времени:
Однако, сколько же времени я спал? Я посмотрел на часы: половина
десятого, должно быть утра (ПВН, 405).

Время 109
Время продолжает двигаться все дальше и дальше от "стартовых" "без
четверти три", однако в какой-то момент смешение дня и ночи делает движение
времени нерелевантным.
3
Структура времени в этом тексте во многом сходна с темпоральностью
некоторых гамсуновских текстов, в первую очередь "Голода" и "Мистерий".
Чтобы понять, что происходит у Хармса, есть смысл сопоставить его повесть,
например, с "Мистериями".
У Гамсуна, так же как и у Хармса, поражает неизменное присутствие
часов. С удивительной настойчивостью рассказчик и персонажи фиксируют время.
В большинстве случаев это повышенное внимание к времени как будто впрямую не
связано с сюжетом. Если в "Голоде" постоянное упоминание часов мотивируется
тем, что у героя нет часов и он постоянно спрашивает о времени прохожих и
теряет реальное ощущение хронометрического времени, то в других
произведениях эта мотивировка отсутствует. "Дама из Тиволи", например,
начинается с того, что рассказчик со своим знакомым сидят "на скамье, как
раз против университетских часов"3. Упоминание этих часов по существу никак
не отражается на дальнейших событиях.
Разговор с "дамой из Тиволи" -- центральный для рассказа -- также
включает в себя эпизод с часами:
В конце концов мне стало страшно от этого пронизывающего, больного
взгляда, я хотел встать, но сделал над собой усилие и положил руку в карман,
чтобы взять часы.
-- Десять часов, -- сказал я.
Ответа не было. Ее глаза, не отрываясь, смотрели на меня. Вдруг она
сказала, не делая ни малейшего движения:
-- У вас хватило бы духу откопать похороненного ребенка? Мне стало
совсем жутко. Становилось все ясней, что я имею дело с сумасшедшей, но
одновременно мной овладевало и любопытство, мне не хотелось уходить, поэтому
я сказал и пристально посмотрел на нее:
-- Похороненного младенца, -- почему же нет? Я охотно помогу вам в
этом.
-- Потому что его похоронили живым, -- сказала она: -- и мне надо его
увидать4.
Упоминание часов и времени здесь включено в очень странный контекст.
Героя смущает совершенная неподвижность взгляда его собеседницы, он хочет
встать и уйти, но -- делает над собой усилие и вынимает из кармана
часы. Часы эти соотнесены с намерением уйти, однако действуют как бы вопреки
этому намерению. Рассказчик смотрит на часы, упоминает время и остается
сидеть. Ситуация эта повторяется и после удивительной просьбы собеседницы:
"Мне стало совсем жутко <...> но одновременно <...> мне не хотелось
уходить..."
_____________
3 Полное собрание сочинений Кнута Гамсуна. Т. 4. СПб.: Тов. А. Ф.
Маркс, 1910. С 277.
4 Там же. С. 280.

110 Глава 4
С другой стороны, тема часов каким-то образом вписана в тему смерти --
умершего младенца, которого женщина считает похороненным заживо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185