Цветок папируса предшествует его возникновению. Папирус
(как эквивалент бумаги) свернут "внутрь" цветка папируса, как внутрь свитка
(книги "МАЛГИЛ"). Этот цветок -- аналог пребывающего в неизречимом покое
шара. Свиток -- это цветок книги, это образ книги, превращенной в растение.
Это память, обращенная в завязь бумаги, в собственное предшествование. Это
эйдос до Логоса.
Но в таком случае нарративная текучесть невозможна не потому, что исток
забыт, а потому, что слова все еще существуют в виде "сущностей",
"предметов", в виде "физических энергем", не ставших символами.
Один из важных вариантов хармсовского ars poetica -- стихотворение 1935
года "На смерть Казимира Малевича" -- начинается с темы преодоления памяти:
Памяти разорвав струю,
ты глядишь кругом, гордостью сокрушив лицо.
Имя тебе Казимир.
(Х4,42)
________________
59 Здесь можно указать на еще один возможный источник слова "малгил" --
греческое "гиле". В России это слово использовал, например, тот же Лосев. В
"Философии музыки" и особенно в "Музыке как предмете логики" (1927) он
обозначает им то, что он называет "эйдетической материей". "Гиле" в чем-то
похоже на энергему. Это обозначение неоформленности, темноты,
"беспредметности" (Лосев буквально употребляет это понятие Малевича) как
некоего эйдоса. Это эйдос чистой материальности, в случае с музыкой -- чисто
физической звуковой материи. Это эйдос до Логоса.

Шар 223
Разрыв памяти, как линеарности, вводит тему круга, столь важную для
Малевича. "Кругом" в данном случае не просто обозначение панорамного обзора.
В варианте стихотворения значилось: "ты стоишь кругом..." (Х4,149), иначе
говоря, ты стоишь, как круг. Круг возникает именно на разрыве мнезической
линеарности. И это стояние одновременно есть предъявление имени -- Казимир,
то есть представление мира60.
В загадочной четырнадцатой строке стихотворения Хармс вновь
возвращается к теме памяти: "Агалтон61 -- тощая память твоя". В
первоначальном варианте эта строка была не менее загадочной: "Граммофон --
тощая память твоя" (Х4, 150). Граммофон -- типичная для Хармса языковая
игра. Он явно обыгрывает греческое слово gramme -- "линия"
(grammata -- "буквы" -- главное подспорье памяти). Линия -- это и
знак письма, и знак линеарности как темпоральности. В последнем своем
качестве она противостоит сущности, как неизменному62. Память,
представленная в виде линии, -- это "тощая" память, игнорирующая сущность.
Весь финал стихотворения -- об остановке времени и явлении мира, как
предмета и фигуры:
...десять раз протекала река пред тобой,
прекратилась чернильница желания твоего Трр и Пе.
"Вот штука-то", -- говоришь ты, и память твоя Агалтон.
Вот стоишь ты и якобы раздвигаешь руками дым.
<...>
Исчезает память твоя, и желание твое Трр.
(Х4,42)
"Штука" -- это "предмет", это "энергема", предъявление которой почти
эквивалентно забвению. Дым, как я уже отмечал, сопровождает явление "фигуры"
-- сферы. Он обозначает невидимость, божественную "темноту" неявленности. Из
беспамятства-незнания Хармса возникает предмет ("штука"), он является в
дыму, за которым невидим, имени его не сохранила память, он исключен из
ассоциативных цепей желания. Трр...
________________
60 Это стояние Казимира -- странное превращение художника в предмет
собственного созерцания. Внутреннее становится внешним. Хармс пишет:
"Растворю окно на своей башке". Для обозначения головы он выбирает слово
"башка", по-видимому, только потому, что оно с помощью окна превращает
голову в "башню". Казимир -- это именно фигура мира как шара: "Нет площади
поддержать фигуру твою". "Фигура" здесь также выбирается в силу
амбивалентности значения этого слова -- "человеческое тело" и
"геометрическая, умозрительная фигура" одновременно.
61 Агалтон -- по-хармсовски деформированное греческое "Агатон"
(agathon), или, как принято говорить в России, -- "Агафон".
Агатон значит "благо" и в философской терминологии может пониматься
как высший принцип бытия. Но Агафон -- это и молодой трагический поэт,
персонаж "Пира" Платона. В диалоге Платона он говорит об Эроте, как
источнике творчества и связывает его с красотой и молодостью. "Эрот, --
заявляет Агафон, -- по природе своей ненавидит старость и обходит ее как
можно дальше" (Платон. Пир, 195b / Пер. С. К. Апта// Платон. Соч.: В
3 т. Т. 2. М.: Мысль, 1970. С. 123). Если действительно Хармс имел в виду
платоновского Агафона, то речь идет о подмене стариковской амнезии (см. об
этом в главе "Падение") юношеским желанием, которое в своем роде также
эквивалентно беспамятству и производит речь, внешняя красота которой, по
мнению Сократа, лжива. Во всяком случае, тема желания сопровождает в
стихотворении имя Агалтона.
62 О соотношении сущности и линии см.: Derrida Jacques. Ousia
and Gramme: Note on a Note from Being and Time// Derrida J.
Margins of Philosophy. Chicago: Chicago University Press, 1982. P. 29-68.

Глава 8. РАССЕЧЕННОЕ СЕРДЦЕ
1
"Макаров и Петерсен" имеют среди "случаев" близкий аналог. Это "Суд
Линча", помещенный в серии сразу за "Макаровым и Петерсеном" под номером
восемнадцать. Казалось бы, истории, рассказанные в обоих "случаях", разные,
но их объединяет особая роль письма и книги, занимающих центральное
положение в обоих текстах. Приведу этот "случай" дословно:
Петров садится на коня и говорит, обращаясь к толпе, речь, о том, что
будет, если на месте, где находится общественный сад, будет построен
американский небоскреб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185