В складках котловины виднелись такие же жалкие халупы, а впереди, меж каменных громад приюта святой Христианы и лесопилки, лежал квартал Инхуриас, прибежище бедняков.
Когда они присели, Альмудена, тяжело дыша, вытер платком пот со лба. Бенина не сводила с него глаз, сторожила каждое его движение, ибо чувствовала себя неуверенно наедине с разъяренным марокканцем в таком глухом месте.
— Ну что ж... выкладывай... почему я такая плохая, почему я-такая обманщица, почему?
— Потому что ты обманывать меня. Я любить тебя, ты — любить другой... Да, да... Красивый, благородный сеньор... ты его любить... Заболел в доме у Хорек... ты взял его в свой дом... он твой возлюбленный... возлюбленный... он богатый, сеньорито...
— Кто рассказал тебе такую чепуху, Альмудена? — вымолвила бедная женщина, давясь от смеха.
— Зачем ты отнекиваться... Меня не обманывать... Ты надо мной посмеяться...
Тут его обуяла внезапная злость, он встал и, прежде чем Бенина сообразила, какая опасность ей угрожает, изо всей силы ударил ее палкой. К счастью, Бенине удалось уберечь голову от страшного удара, но плечу-таки досталось. Она попыталась отнять у слепого палку, но, прежде чем ей удалось это сделать, получила еще один сильный удар в плечо, потом по ягодице... Оставалось лишь бежать... Старушка мигом оказалась шагах в десяти от слепого. Тот пытался преследовать ее, но удары его приходились либо в воздух, либо в землю. Наконец, замахнувшись, он упал ничком да так и остался, будто он — жертва, а женщина его мечты приговаривала:
— Альмудена, Альмуденилья, дурачок... Я же тебя могла бы... Дурачок ты, несмышленыш!..
XXIV
Довольно долго Альмудена бился на земле, дергаясь, как эпилептик, тыкал себя кулаком в лицо, рвал волосы и выкрикивал что-то по-арабски, так что Бенина не понимала ни слова, потом наконец сел по-турецки и заплакал, как ребенок, продолжая терзать свое лицо. Плакал он горько, безутешно, и слезы, несомненно, смягчили его сумасшедшую ярость. Бенина подошла чуточку поближе и увидела, что все лицо слепого залито слезами, даже намокла борода. Из мертвых глаз ручьями изливалась неутихающая боль его души.
Оба молчали. Наконец Альмудена жалобно, точно наказанный ребенок, и в то же время ласково позвал свою подругу:
— Нина... амри... ты здесь?
— Да, сынок, здесь я, гляжу, как ты плачешь, точно святой Петр после того, как отрекся от Христа. Ты раскаиваешься?
— Да, да... амри... Поднять рука на тебя!.. Тебе ошень больно?
— Еще бы не больно!
— Я плохой... я будет плакать много день за то, что побить тебя... Амри, ты мне простить...
— Ладно... простила... только я тебя еще боюсь.
— Возьми ты мой палка,— сказал он, протягивая ей свой посох.— Иди сюда близко... Бери палка и бей меня много, пока ты меня не убить.
— Не верю я тебе.
— Возьми ты этот нош,— добавил марокканец, вы-таскива'я из внутреннего кармана куртки остро отточенную железную полоску.— Я купить его, хотел тебя ударить... Убей меня ты, насмерть. Мордехай не хочет жить... хочет смерть, да, смерть...
Бенина машинально взяла палку и нож и уже без страха приблизилась к несчастному слепому и положила руку ему на плечо.
— Ты, наверно, сломал мне какую-нибудь косточку, очень уж болит,— сказала она.— Как я буду лечиться... Нет, кости вроде целы, зато синяки будут с ладонь, придется тебе купить для меня арнику.
— Я отдавать тебе все... жизнь... Ты мне простить... Я будет плакать много месяц, если ты не простить... Я есть совсем сумасшедший... Альмудена тебя любит... Если ты меня не любить, я убивать сам себя.
— Хорошенькое дело! Ты зелья какого хлебнул, что ли? Подумать только — в меня влюбился! Не знаешь разве, что я старуха, и если б ты меня увидал, то отшатнулся бы?
— Ты не есть старуха... Я тебя любить.
— Ты же любишь Петру.
АА9.
— Нет... Пьянчужка она... некрасивая, плохая... Ты есть моя женшена... ты одна. Другая — нет.
Не давая передышки своему глубокому горю, заливаясь слезами и поминутно вздыхая, Альмудена выражал свои чувства на еще более корявом, чем обычно, языке, так что Бенина понимала его благодаря не столько словам, которые он произносил, сколько искренности, звучавшей в странных модуляциях его голоса, стонах и воплях и невнятном бормотании. Марокканец поведал ей, что с того дня, когда Самдай показал ему его единственную женщину, он обошел всю землю. Но чем дальше шел, тем дальше шла и женщина, никак не удавалось ее догнать. Одно время бедняга думал, что эта женщина — Николаса, с которой он три года вел бродячую жизнь, но потом понял, что это не она. Его женщина по-прежнему шла впереди, не открывая лица, и он не знал, какая она... Видел ее внутренним взором, глазами души... И вот однажды утром Элисео привел к церкви святого Севастиана Бенину, и сердце Альмудены, едва не выскочив из груди, сказало ему: «Это она, единственная, других для меня на свете нет!» Чем больше он с ней говорил, тем больше убеждался, что она и есть «его женщина», однако не спешил объявить ей об этом, пока не обретет полной уверенности. Наконец такая уверенность наступила, и Альмудена ждал лишь удобного случая, чтобы открыться ей... И тут вдруг ему сказали, что Бенина любит «шикарного кавалера», которого увезла к себе домой — подумать только!— в карете... И его охватило отчаяние, а потом — такая дикая ярость, что он не мог решить, убить ли себя или ее. Лучше бы и то и другое разом, а перед тем отправить на тот свет полмира, разя направо и налево.
Бенина с интересом и состраданием выслушала этот рассказ, который мы, дабы не утомлять читателя, передали как можно короче, и, так как она была женщиной здравомыслящей, не возгордилась тем, что пробудила в душе Альмудены такую неистовую африканскую страсть, но и не посмеялась над нею, что было бы вполне естественным, если принять во внимание ее возраст и физическое состояние несчастного слепца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85