Хосе де Саламанка (1811 —1883)— маркиз, министр финансов, его именем назван один из районов Мадрида.
выйти за рамки приличий, укройтесь добродетелью, станьте холодной, как мрамор, и величественной, как разгневанная королева.
— Я и сама так думала и думаю об этом всякий час. Я так буду поглощена развлечениями, что ничего дурного со мной не случится. Какое наслаждение ходить во все театры, не пропускать ни оперы, ни концерта, ни драмы, ни комедии — ни одной премьеры, ничего-ничего! Надо все увидеть, всем насладиться... Но поверьте, я всем сердцем хочу еще одного: при всем блеске и суете я была бы очень-очень рада щедро раздавать милостыню; я разыскивала бы самых бесприютных бедняков, чтобы помочь им и... В общем, я не хочу, чтобы на свете были бедные... Ведь их не должно быть в мире, правда, Фраскито?
— Разумеется, сеньора. Вы — ангел, ваша доброта — как волшебная палочка, и по ее мановению исчезнет с лица земли всякая нищета.
— Я уже вообразила себе, будто все, о чем вы говорите,— правда. Такая у меня натура. Вот, послушайте, что со мной происходит: мы только что говорили о цветах, и я ощущала восхитительный аромат. Как будто я хожу по своей оранжерее, смотрю на всякие чудеса и вдыхаю чарующие запахи. А сейчас, когда зашла речь об обездоленных, меня так и подмывало попросить вас: «Фраскито, будьте добры, составьте для меня список всех бедняков, которых вы знаете, чтоб я поскорей начала раздавать милостыню»?
— Список составить недолго, дорогая сеньора,— сказал Понте, заразившись горячкой воображения, и подумал, что во главе списка он бы поставил имя самого нуждающегося в мире человека: Франсиско Поите Дельгадо.
— Но с этим придется подождать,— вздохнула Обдулия, наткнувшись на твердую стену реальности, но тут же отскочила от нее, подобно резиновому мячу, и снова взвилась ввысь.— А скажите, в этой беготне по Мадриду в поисках несчастных я буду очень уставать, правда?
— А для чего тогда ваши экипажи?.. Видите ли, я исхожу из той основной идеи, что вы занимаете очень высокое положение.
— Вы будете сопровождать меня.
— Безусловно.
— И я увижу, как вы гарцуете на лошади по Кастельяне?
— Не скажу, что это невозможно. Я был когда-то ловким наездником. Рука у меня твердая... А вот насчет экипажей я, пожалуй, не советую вам держать свой выезд...
Лучше договориться с каким-нибудь содержателем наемных карет и лошадей. Он предоставит вам все, что нужно. И с выездом не будет никакой мороки.
— А как вы думаете,— спросила Обдулия, давая волю своей необузданной фантазии,— если я захочу путешествовать, куда мне сначала поехать: в Германию или в Швейцарию?
— Прежде всего — в Париж...
— Это само собой разумеется... Но представим себе, что я уже побывала в Париже... Я уже была там, то есть воображаю, что была, и на обратном пути хочу заехать еще в какую-нибудь страну.
— Швейцарские озера очень красивы. И не забудьте подняться в Альпы, чтобы увидеть там... собак с горы Сенбернар, огромные айсберги и другие чудеса природы.
— Вот уж там-то я вдоволь поем свежего сливочного масла, я его ужасно люблю... А скажите откровенно, Понте: какой цвет, по-вашему, мне больше к лицу, розовый или голубой?
— Я утверждаю, что вам к лицу все цвета радуги, вернее сказать, не цвет придает вам больше или меньше красоты, а сама ваша красота обладает такой силой, что любой цвет, в какой бы вы ни оделись, покажется очаровательным.
— Благодарю вас... Как хорошо сказано!
— Если позволите,— торжественно изрек увядший кавалер, у которого от высоты закружилась голова,— то я сравнил бы ваше лицо и фигуру с лицом и фигурой... кого бы вы думали? Да императрицы Евгении, этого идеала элегантности, красоты, благородства...
— Ну что вы, Фраскито!
— Я говорю то, что чувствую. Об этой идеальной женщине я не забываю с той минуты, когда впервые увидел ее в Париже, она прогуливалась с императором в Булонском лесу. И я видел ее еще тысячу раз, фланируя в одиночестве по здешним улицам и наяву видя сны, или же в глухие ночные часы, когда меня мучает бессонница в моих апартаментах. Мне кажется, я вижу ее всегда, вижу и сейчас... Это как навязчивая идея, как... не знаю что. Я из тех, кто стремится к идеалам, а не живет только в кругу презренных материальных вещей. Я ненавижу презренную материю и умею возвыситься над хрупкой глиной.
— Я понимаю вас... Продолжайте.
— Как я сказал, в душе моей живет образ этой женщины... и я вижу ее во плоти, как живое существо... не знаю, как это объяснить... не как образ, созданный воображением, а как нечто осязаемое и...
— Ах, как хорошо я вас понимаю. Ведь со мной происходит то же самое.
— И вы тоже видите ее?
— Нет, не ее... не знаю кого.
На какое-то мгновение Фраскито, покраснев до корней волос, подумал было, что идеальное существо, которое видит Обдулия... Но тут же отбросил эту мысль и продолжал:
— Ведь я, друг мой, знаю ее, знаю Эухению де Гусман и утверждаю, что вы точно такая же, то есть что она и вы — одно и то же лицо.
— Не думаю, что сходство такое уж большое, Фраскито,— ответила в смущении молодая женщина, но глаза ее при этом загорелись.
— Выражение лица, все его черты как в профиль, так и в фас, взгляд, статность фигуры, движения, походка — все, все одинаковое. Поверьте мне, я ведь никогда не лгу.
— Быть может, и есть какое-то сходство...— согласилась наконец Обдулия, в свою очередь покраснев до корней волос— Но мы не можем быть одинаковыми, это уж нет.
— Как две капли воды. И если вы похожи одна на другую телом...— продолжал Фраскито, откидываясь на спинку стула и стараясь говорить как можно непринуждённее,— то не меньшее сходство я вижу и в плане духовг ном — так выглядят особы благородного происхождения, живущие в самых высших сферах, в вас заметно сознание собственного превосходства, что всех обязывает подчиняться вам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85