Я приглашать тебя.
Бенина приняла приглашение, и вскоре они сели за столик в «экономном кафе» и заказали по стаканчику вина — всего десять сентимо. Заведение представляло собой переоборудованную таверну с аляповатым убранством не то для господ, не то для простого люда: стулья с позолотой; размалеванные маринами и пейзажами стены; спертый воздух — публику составляли бедняки и торговцы с Растро, одни говорливые, другие — вяло-безучастные, некоторые читали вслух газету, окружающие слушали, и все чувствовали себя прекрасно в этом шумном заплеванном зале, пропахшем табачным дымом и водочным духом. Марокканец и Бенина сидели за столиком одни и рассказывали друг другу о своих делах: слепой жаловался на безобразия, которые вытворяла его квартирантка, Бенина поведала ему о своей встрече с доном Карлосом, о его смехотворном даянии, состоявшем из приходо-расходной книги и двух дуро в месяц. Они долго говорили о несметных богатствах, которыми, если верить молве, обладал сеньор Трухильо (тридцать четыре дома, уйма денег в государственных ценных бумагах, бог знает сколько тысяч в банке), прикидывали, например, сколько бедняков могли бы жить счастливо на те деньжищи, которые текли к дону Карлосу рекой; если из них вычесть то, что он отдавал своим детям — дело законное и естественное,— то на остальные можно было бы прокормить столько несчастных, что бродят по улицам и чуть ли не воют от голода. Но раз уж нельзя устроить все по справедливости, то нечего и ломать голову над такими вещами, пусть каждый добывает себе кусок хлеба, как может, до конца дней своих, а уж на том свете господь бог воздаст каждому по заслугам. Наконец Альмудена очень серьезно и убежденно заявил своей собеседнице, что, если она захочет, все капиталы дона Карлоса могут перейти к ней.
— Ко мне? И все богатство дона Карлоса станет моим? Ты с ума спятил, Альмуденилья.
— Все... клянусь белым светом. Если ты мне не верить, попробовать и сама увидеть.
— Скажи-ка еще раз: все деньги дона Карлоса станут моими? Когда?
— Когда захотеть ты.
— Не поверю, пока ты не объяснишь, как же может случиться такое чудо.
— Я знает как... Я тебе сказать секрет.
— Если ты можешь сделать так, чтобы капиталы этого старика перешли, скажем, к кому-то другому, что же ты живешь в нищете, а не забираешь их себе?
Альмудена на это ответил, что чудо, секрет которого ему известен, может совершить только зрячий. А чудо свершится наверняка, он клянется белым светом; если она сомневается, пусть возьмет и попробует, только надо все проделать в точности так, как он скажет.
Бенина всю жизнь была склонна к суевериям, верила всем рассказам о сверхъестественном, какие ей довелось услышать; к тому же и нищета ее пробуждала в ней тягу ко всему невероятному и чудесному; правда, ей самой до той поры не пришлось увидеть ни одного чуда, но она не теряла надежды, что придет и ее день. Немного суеверия, жажда чего-то потрясающего и невиданного и немалое любопытство — все это побудило ее просить марокканца, чтобы он объяснил поподробней свою науку, вернее, магию — как еще называть подобные вещи? Слепой сказал, что все дело в том, каким образом и манером попросить то, чего ты КОЧешь, у некоего существа, носящего имя Самдай.
— А кто такой этот сеньор?
— Царь под землей.
— Как? Владыка подземного царства? Так это, должно быть, дьявол!
— Дьявол — нет, царь добрый.
— Видно, так выходит по твоей вере. А какая у тебя вера?
— Я иудей.
— Господи боже! — в изумлении воскликнула Бенина, так как она не знала, что означает это слово.— Значит, ты зовешь этого самого царя и он является?
— И он тебе давать все, что ты просить.
— Чего бы ни попросила?
— Да, это так.
Альмудена говорил с таким глубоким убеждением, что озадачил несчастную женщину, и она, вглядевшись в безжизненные глаза своего друга под блестящим желтым лбом, увенчанным шапкой черных волос, сказала:
— А что надо сделать, чтобы позвать его?
— Я тебя научит.
— И мне ничего за это не будет?
— Нишего.
— И я не захвораю, не загублю душу, и черти не утащат меня в ад?
— Нет.
— Ну, рассказывай дальше, только не обманывай меня, не обманывай, прошу тебя.
— Я обманывать тебя — нет...
— А можно это сделать сейчас?
— Нет, это сделать в полночь.
— Обязательно в полночь?
— Да, это так, в полночь...
— Да как же я в полночь уйду из дому?.. Ладно, для меня это пустяк. Например, я могу сказать, что дон Рому-альдо захворал и я должна ходить за ним... Ну, так что же надо сделать?
— Надо сделать многая вещь. Одна-другая купить. Первая купить глиняный сосуд для масляный лампа. Но ты, когда покупать, не говори ни один слово.
— Прикинусь немой.
— Немой, да... Купить вещь... А если говорить, нишего не получаться.
— Бог ты мой... Ну ладно, куплю я глиняную масляную лампу, ни слова не говоря, и потом...
Потом Альмудена велел найти глиняный горшок с семью дырками — с семью, не больше и не меньше — и купить его, опять-таки не говоря ни слова, если заговоришь, все пропало. Но где же, черт побери, продают горшки с семью дырками? На это слепой ответил, что у него на родине их сколько угодно, а здесь можно взять горшок, которым пользуются торговки жареными каштанами, только подобрать такой, в котором семь дырок, не больше и не меньше.
— И купить тоже молча.
— Не говорить нишего.
Затем необходимо было раздобыть чурку карраша — это такое африканское дерево, здесь его называют лавром. Ее можно найти под любым навесом торговца дровами на Авенида-де-Америка. Купить, ничего не говоря. Ну, а когда все это собрано, положить чурку в огонь, чтоб хорошенько разгорелась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85