.. Ты сказала ему все это, отвечай, сказала?
Вара — мера длины, равная 83,5 см.
XI
— Нет, сеньора, я ему этого не говорила, да и ни к чему это,— заметила Бенина, видя, что донья Франсиска ужасно разволновалась, даже кровь в лицо бросилась.
— Разве ты не помнишь, что со мной сделали он и его жена, которая тоже хороша была штучка? Ведь когда начались мои беды, они воспользовались моим безвыходным положением, чтобы нажиться. Не только не помогли мне, но и затягивали цетлю потуже на моей шее. Знали, что меня рвут на части ростовщики и не предложили денег взаймы на честных условиях. Могли спасти, а дали погибнуть. А когда мне пришлось продать мебель, они купили ее за понюшку табаку, мои золоченые стулья из гостиной и шелковые занавеси... Охотились за дешевизной и, когда я погибла окончательно — мне грозила опись имущества,— явились как «спасители». Сколько, по-твоему, они дали за святого Николая Толентинского, картину севильской школы, украшавшую когда-то дом моего мужа, который дорожил ею, как зеницей ока? Сколько? Двадцать четыре дуро, дорогая моя Бенина, двадцать четыре дуро! Застигли меня в каком-то отупении, я умирала от страха и сама не знала, что делала. Потом один сеньор из музея сказал, что картина стоила не меньше пятисот дуро... Вот что это за люди! Они не только никогда в жизни не знали истинного милосердия, но и деликатности у них не было ни на грош. Все, что нам присылали из Ронды,— яблоки, печенье из кедровых орехов, медовые пряники с миндалем,— почти целиком попадало в руки Пуриты. А они на это отвечали вазочкой конфет в день святого Антония да безвкусными дешевыми украшениями в день моего рождения. Дон Карлос был такой бессовестный, что вечно заходил к нам в час, когда мы пили кофе... Видела бы ты, как у него слюнки текли! Ведь у себя они пили не кофе, а помои. А если мы шли вместе в театр — я приглашала их в свою ложу,— они всегда устраивали так, что входные билеты на всех покупал Антонио... Я уж не говорю о том, как нахально они пользовались нашими лошадьми. Сама помнишь, в тот день, когда мы им продали стулья, они с утра до вечера раскатывали в нашей коляске по Кастельяне 1 и Ретиро.
Бенина только поддакивала и не перебивала свою госпожу, ибо знала, что, если уж речь зашла о подобных вещах, лучше дать ей выговориться. Лишь когда донья
Кастельяна — центральный бульвар Мадрида.
Пака закончила свою речь, едва не задохнувшись от негодования, служанка осмелилась сообщить ей новость:
— Так вот, дон Карлос велел мне зайти к нему завтра утром.
— Для чего?
— Хочет о чем-то поговорить...
— Так я и знала. Наверняка пришлет мне жалкую подачку... Ну конечно — ведь сегодня — годовщина смерти Пуры... Хочет отделаться какой-нибудь мелочью.
— Как знать, сеньора! А вдруг он расщедрится...
— Он? Я представляю себе, как он сунет тебе пару песет или дуро и будет ждать, что с небес тотчас слетят к нему ангелы, чтобы восславить такой великий подвиг милосердия. На твоем месте, Нина, я бы отказалась от его подачки. Пока нас не забывает наш дон Ромуальдо, мы можем позволить себе такую роскошь, чтоб сохранить хоть капельку достоинства.
— Нет, так не годится. Он, чего доброго, обидится, скажет, вы загордились или бог его знает что еще.
— И пускай себе говорит. Только кому же он это скажет?
— Самому дону Ромуальдо, он с ним дружен. Каждый день ходит слушать его мессу, а потом заходит поболтать к нему в ризницу.
— Ну, поступай, как знаешь. И на всякий случай расскажи дону Ромуальдо, что за человек дон Карлос, пусть этот святой муж знает, что нынешней набожности дона Карлоса — грош цена. В общем, я знаю, ты зла мне не желаешь, и завтра увидим, много ли ты извлечешь из этой встречи, думаю, не больше, чем зулус из проповеди.
Поговорили еще кое о чем. Бенина старалась перевести разговор в более спокойные, мирные тона. Однако ее госпожа еще долго не могла заснуть, да и сама она не сразу забылась, все строила стратегические планы на завтрашний день, который обещал быть нелегким, если только фортуна не улыбнется ей и дон Карлос не отвалит кругленькую сумму... Как знать...
В назначенное время, минута в минуту, Бенина позвонила у подъезда дома сеньора Морено Трухильо на улице Аточа, и служанка провела ее в роскошный кабинет, обставленный мебелью одного цвета и стиля. В центре стоял прямо-таки министерский письменный стол, на котором лежали в идеальном порядке стопки бумаги и книги. Но книги не для чтения, а для записей и подсчетов. Посередине стены висел окаймленный черным крепом портрет доньи Пуры в рамке вроде бы из чистого золота. В кабинете были и другие фотографические портреты поменьше, видимо, дочерей, зятьев и внуков дона Карлоса. Рядом с большим портретом висели на стене, подобно жертвованиям или эксвото на алтаре, венки из матерчатых цветов: роз, фиалок, нарциссов, увитые траурными лентами с золотыми буквами. Это были те самые венки, которыми после погребения была украшена могила,— дон Карлос предпочел хранить их дома, чтобы их не попортили дожди и солнце. На никогда не топившемся камине стояли часы с бронзовыми фигурами и неподвижными стрелками, а рядом с камином висел американский календарь, показывавший вчерашнее число.
Через полминуты, шаркая ногами, вошел дон Карлос в надвинутой на лоб бархатной шапочке и плаще, приспособленном для ношения дома, еще более потертом, чем тот, в котором он выходил на улицу. Такой наряд, явно в стиле «зима-лето-попугай», дон Карлос носил потому, что терпеть не мог печей и жаровен, от которых того и гляди угоришь и отдашь богу душу, как это случалось со многими. Капюшон и воротник плаща не были подняты, так что Бенина могла видеть чистые воротничок и манжеты и массивную цепочку от часов — необходимые по этикету атрибуты для такого торжественно-траурного дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85