Оно подойдет к «Копарелли» и снимет с него всю команду за исключением инженера. Затем после того, как дойдет до ближайшего порта и спустит команду на берег, оплатив ей проезд до дома, оно исчезнет со сцены.
Им был предоставлен целый день, чтобы обдумать инструктаж, и Дикштейн предполагал услышать вопросы. И наконец Леви Аббас, невысокий ширококостный парень — «сложен как танк и столь же обаятелен», как говорил Фейнберг, спросил:
— Вы не рассказали нам, каким образом «Копарелли» поломается именно в тот момент, когда это будет нужно.
— Ах, да, — Дикштейн отпил глоток кофе, — Вы знаете Дитера Коха из военно-морской разведки? Знал его Фейнберг.
— Он главный механик на «Копарелли». Аббас кивнул.
— Значит, мы сможем отремонтировать «Копарелли». Он будет в курсе, что там поломалось.
— Верно.
Аббас продолжил:
— Мы закрасим название «Копарелли» и напишем сверху «Штромберг», открыв кингстоны, пустим старину «Штромберга» ко дну, а на «Копарелли», которое теперь будет иметь другое название, двинем с грузом в Хайфу. Но почему бы просто не перевалить груз с одного на другое судно прямо в море. У нас же есть краны.
— Такова была и моя первоначальная идея, — сказал Дикштейн. — Но оказалось, что она слишком рискованная. Я не могу гарантировать, что операция пройдет гладко, особенно при плохой погоде.
— Если она продержится, можем все равно попробовать.
— Да, но, поскольку у нас имеются суда-близнецы, проще переименовать одно из них, чем переваливать груз.
— Тем более, — мрачно добавил Иш, — что хорошая погода и не продержится.
Четвертым за столом сидел Поруш, с прической ежиком и грудью, как бочка зля, женатый на сестре Аббаса.
— Если предполагается, — спросил он, — что все пройдет так легко, так что тут на борту делает наша отборная команда?
— Последние полгода, — объяснил Дикштейн, — я мотался по всему миру, организовывая эту операцию. Пару раз я натыкался на публику с другой стороны — чисто случайно. Не думаю, что они знают наши замыслы… но в таком случае нам придется им доказать, что мы на самом деле крутые ребята.
С листом бумаги в руке вошел один из офицеров и обратился к Дикштейну.
— Сообщение из Тель-Авива, сэр. «Копарелли» только что прошел Гибралтар.
— Ясно, — сказал Дикштейн, вставая. — Мы отходим утром.

Сузи Эшфорд и Ал Кортоне, пересев в Риме на другой рейс, прибыли на Сицилию рано утром. Двое из братьев Кортоне уже были в аэропорту, встречая его. Между ними состоялся долгий спор; в нем не было озлобленности, но все же он был громок и возбужден. Сузи не могла следить за тирадами на местном диалекте, но суть уловила: братья хотели сопровождать Кортоне, а он настаивал, что должен отправиться один, поскольку на нем лежит долг чести.
Похоже, спор остался за Кортоне. Они покинули аэропорт, разместившись вдвоем в большом белом «Фиате». Сузи сидела за рулем. Кортоне показывал ей направление по прибрежной дороге. В сотый раз она прокрутила в воображении сцену встречи с Натаниелем: она видит его худую угловатую фигуру, он поднимает глаза; он узнает её, и его лицо озаряется радостной улыбкой; она кидается к нему; они обнимаются; он с такой силой прижимает её к себе, что у неё болят кости: она говорит: «Ох, как я люблю тебя», — и целует его в щеку, в нос, в губы… Но её не покидало чувство вины и испуга, и в воображении куда чаще вставала другая сцена, когда он смотрел на неё с каменным лицом и говорил: «Интересно, какого черты ты тут делаешь?»
Это напоминало ей историю времен детства, когда она плохо вела себя на Рождество, а мать разгневалась и сказала Сузи, что Санта-Клаус положит ей в сапожок, приготовленный для подарков, камни вместо печений и игрушек. Она не знала, верить ли словам матери или нет, и долго лежала без сна, одновременно и боясь утра и желая его.
Она искоса посмотрела на Кортоне, сидящего рядом с ней. Трансатлантический перелет утомил его. Сузи было трудно воспринимать «его человеком того же возраста, что и Нат, он был так толст и лыс, и… он бодрился, что могло бы показаться смешным, если бы ни говорило, что он не может справиться с грузом лет.
Когда встало солнце, остров предстал во всей красе. Сузи поглядывала на окружающий пейзаж, стараясь отвлечься, чтобы время летело быстрее. Дорога вилась вдоль берега от городка к городку, и с правой стороны виднелись скалистые пляжи и искрилась гладь Средиземного моря.
Кортоне закурил сигару.
— Я не раз откалывал такие штуки, когда был молод, — сказал он. — На самолет — и отправиться куда-то с хорошенькой девушкой, шляться, где придется, разглядывать места. Но увы… Похоже, я прочно засел в Буффало. Так вот вечно с делами — становишься богатым, но всегда есть, о чем сожалеть. И ты уже ничего не видишь, никуда не ездишь, а к тебе приходят и все приносят. Становишься слишком ленивым, чтобы получать удовольствие от жизни.
— Это был ваш выбор, — сказала Сузи. Она испытывала симпатию к Кортоне, хотя старалась особо не показывать ее: каковы бы ни были неправедные цели этого человека, он трудно и тяжело работал всю жизнь.
— Да, мой выбор, — признал Кортоне. — Молодежь не знает жалости. — Он как-то странно криво усмехнулся и затянулся сигарой.
В третий раз Сузи заметила все ту же синюю машину в зеркале заднего вида.
— За нами следят, — сказала она, стараясь, чтобы её голос звучал спокойно и сдержанно.
— Тот араб?
— Должно быть. — Она не видела лица водителя за ветровым стеклом. — Что будем делать? Вы сказали, что им займутся.
— Что я и сделаю.
Он замолчал. Ожидая ещё каких-то слов, Сузи искоса посматривала на него. Он заряжал обойму пистолета пулями с черно-коричневыми гильзами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120