Ростов обратился к Дикштейну:
— Так ты ещё не решил, едешь ли ты в Палестину?
— В Палестину? — переспросил Кортоне. — Чего ради?
Дикштейн несколько смутился.
— Я ещё не решил.
— Ты должен ехать, — сказал Ростов. — Создание еврейского национального дома позволит покончить с остатками Британской империи на Ближнем Востоке.
Кортоне не верил своим ушам.
— Арабы вырежут вас там до последнего человека. Господи, Нат, да ты же только что спасся от немцев!
— Я ещё не решил, — повторил Дикштейн. Он раздраженно мотнул головой. — Я и сам не знаю, что делать. — Чувствовалось, что ему не хотелось говорить на эту тему.
Они прибавили шагу. Лицо Кортоне стало мерзнуть, но под зимней формой он обливался потом. Его спутники обсуждали недавний скандал: человек по фамилии Мосли — она ничего не говорила Кортоне — выразил намерение явиться с машиной в Оксфорд и произнести речь на дне памяти павших. Мосли был фашистом, сообразил он. Ростов доказывал, что данный инцидент демонстрирует, насколько социал-демократы ближе к фашистам, чем к коммунистам. Дикштейн же утверждал, что старшекурсники, которые организовали это мероприятие, всего лишь хотели «шокировать» общество.
Слушая, Кортоне присматривался к двум своим спутникам. Они представляли собой странную пару: высокий Ростов, с туго, подобно бинту, обмотанным вокруг шеи, шарфом, с хлопающими на ветру обшлагами слишком коротких брюк, и миниатюрный Дикштейн, с большими глазами за круглыми стеклами очков, в старой военной форме цвета хаки, который и на ходу выглядел подобно скелету. У Кортоне не было академического образования, но он был уверен, что на любом языке сможет уловить уклончивость и неискренность, и не сомневался, что никто из двоих не говорит то, во что искренне верит: Ростов, как попугай, излагал затверженные догмы, а за короткими ехидными репликами Дикштейна скрывалось более глубокое отношение к теме разговора. Когда Дикштейн насмехался над Мосли, он напоминал ребенка, который высмеивает приснившиеся ему кошмары. Оба они спорили умно и тонко, но без лишних эмоций, и их диалог напоминал фехтование на тупых рапирах.
Наконец Дикштейн заметил, что Кортоне не принимает участие в разговоре, и начал рассказывать о хозяине вечеринки.
— Стивен Эшфорд несколько эксцентричен, но очень интересный и достойный человек, — сказал он. — Большую часть жизни он провел на Ближнем Востоке. Сколотил себе состояние, но полностью потерял его. Склонен делать сумасшедшие вещи. например, пересечь арабскую пустыню на верблюде.
— Не такое уж это сумасшествие, — возразил Кортоне.
— У него жена — ливанка, — заметил Ростов. Кортоне взглянул на Дикштейна.
— Она…
— Она моложе его, — торопливо сказал тот. — Он привез её в Англию как раз перед войной, когда стал профессором кафедры семитской литературы. И если он предложит тебе марсалу вместо шерри, значит, ты слишком загостился.
— И гости могут уловить эту разницу? — спросил Кортоне.
— Вот его дом.
Кортоне был готов увидеть нечто вроде мавританской виллы, но дом Эшфорда представлял собой имитацию тюдорианского стиля: выкрашен в белый цвет с зелеными деревянными накладками. Садик перед домом представлял собой сплошные заросли кустарника. Трое молодых людей направились по выложенной кирпичом дорожке к входу. Парадная дверь была открыта. Они оказались в небольшом квадратном холле. Где-то в глубине дома слышался чей-то смех: вечеринка уже началась. Распахнулась двустворчатая дверь, и на пороге предстала самая красивая женщина в мире.
Кортоне был поражен. Он стоял, не сводя с неё глаз, когда она, пересекая ковер, направлялась к ним. Он слышал, как Дикштейн представил его: «Это мой друг Алан Кортоне», — и вот он уже касается её узкой смуглой кисти тонкого рисунка с теплой и сухой кожей; он поймал себя на том, что не хочет выпускать её.
Повернувшись, она пригласила их в гостиную. Дикштейн коснулся руки Кортоне и улыбнулся: он прекрасно понимал, что сейчас творится в голове его друга.
Небольшие стаканчики с шерри с армейской безукоризненностью выстроились на небольшом столике. Протянув один из них Кортоне, она улыбнулась:
— Меня, кстати, зовут Эйла Эшфорд.
Когда она протягивала ему напиток, Кортоне уловил и все остальные детали. Подчеркнуто скромный вид, удивительное лицо без макияжа, прямые черные волосы, белое платье и сандалии — тем не менее, она выглядела обнаженной, и Кортоне мучился дикими мыслями, когда глазел на нее.
Он заставил себя отвернуться и присмотреться к окружению.
Какой-то араб в прекрасно сшитом костюме западного образца жемчужного цвета стоял около камина, разглядывая резьбу комода. Эйла Эшфорд окликнула его:
— Я хотела бы познакомить вас с Ясифом Хассаном, другом моей семьи, оставшейся дома, — сказала она. — Он из Корчестерского колледжа.
— Я знаком с Дикштейном. — заметил Хассан. Он обменялся рукопожатиями с новоприбывшими.
— Вы из Ливана? — спросил его Ростов.
— Из Палестины.
— Ага! — оживился Ростов. — И что вы думаете о плане разделения страны, предложенном Организацией Объединенных Наций?
— Он совершенно неуместен, — ответил араб. — Британцы должны уйти, а моя страна обретет демократическое правительство.
— Но тогда евреи окажутся в ней в меньшинстве, — возразил Ростов.
— Они меньшинство и в Англии. Неужели поэтому они должны объявить Сюррей своим национальным домом?
— Сюррей никогда им не принадлежал. В отличие от Палестины, которая когда-то была их родиной.
Хассан элегантно пожал плечами.
— Это было в те времена… когда Уэльс принадлежал Англии, англичане владели Германией, а французские норманы обитали в Скандинавии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120