Во-первых, рядом с выходом. Во-вторых, и в главных, именно оттуда доносились звуки рояля. Полковник повелся на них, как крыса на звук известной дудочки. Впрочем, в отличие от крыс, о своем выборе ничуть не пожалел.
В салоне, декорированном в имперском стиле рококо, все было обустроено как надо: монументально, статично, без каких-либо утомляющих новомодных выкрутасов. И атмосфера стояла несуетная, и публика подобралась на редкость спокойная, а вылощенные официанты скользили меж шикарно убранных столов тихими тенями.
Электрический свет отсутствовал. Вместо него горели свечи. Горели они всюду – и на столах, и на обитых бордовыми гобеленами стенах. Висящие подсвечники казались настолько массивными, что приходилось удивляться, как их выдерживают элементы крепежа.
И пахло в салоне изумительно. Церковный дух расплавленного стеарина вытеснялся сложной смесью ароматов: дорогого табака, подсушенного ягеля, бергамота и чего-то еще – знакомого, но не поддающегося с ходу определению.
В глубине, на небольшом подиуме, блестел перламутровой инкрустацией рояль «Мюльбах» – его приподнятая крышка напоминала крыло на взмахе, отчего весь инструмент походил на подстреленную черную птицу. Тапер, длинноволосый юноша в темно-зеленом фраке, не халтурил, играл виртуозно и – что особо трогало – с упоением. Даже глаза от удовольствия прикрыл. Длинные его пальцы скользили по клавишам, словно пальцы незрячего по выпуклым буквам Луи Брайля.
Очарованный музыкой Харднетт взял пример с исполнителя – закрыл глаза, а сам открылся.
И в ту же секунду обнаружил себя в комнате старой усадьбы, где сияла за окном высокая луна, шумела на перекатах река и тянулся с берега на берег горбатый деревянный мост.
Образ нарисовался столь реалистичный, что всерьез показалось – сейчас в комнату войдет лакей и скажет: «Сэр, лошадь подана».
Так мощно пробрало и подхватило.
Не без усилия стряхнув наваждение, Харднетт подумал, что компания «Сквозные Космические Линии» этого талантливого паренька явно не в подземном переходе подобрала. На каком-нибудь неслабом конкурсе имярек. Никаких сомнений.
Трудно сказать, как другие пассажиры, но полковник такой подход к сервису оценил. И в целом все здесь, в секторе «А4», пришлось ему по нраву. За исключением сущего пустяка – свободных столиков не наблюдалось. Пришлось решать, к кому из посетителей присоседиться.
Осматривая зал, он наткнулся взглядом на седовласого мужчину в годах, который сидел возле самой дальней от сцены колонны. Внешний вид этого попивающего кофе господина не раздражал. Строгий крой костюма, скованная поза, отсутствие улыбки на лице – все говорило о нем, как о человеке солидном. Такой с задушевными разговорами приставать не будет. Не должен. К тому же занят – в руках книга.
Харднетт пересек зал по начищенному до блеска дубовому паркету и, взявшись за тяжеленный стул с бронзовыми ножками в виде львиных лап, учтиво поинтересовался у того, кого для себя уже нарек «Седым»:
– Не будете против?
– Сделайте одолжение, – кивнул тот, не отрываясь от книги. Устроившись, Харднетт изучил меню. Ничего знакомого в этом путаном документе не нашел и по-свойски устроил для себя лукуллов пир: заказал вне шаблонов морское соте, овощной салат из ингредиентов на усмотрение шеф-повара, но без томатов, и «албийского» – одну бутылку винтажа 2198 года. Через полминуты бойкий паренек в расшитой золотом ливрее принес вино. Откупорил и накапал на дно бокала. Харднетт взболтнул, понюхал, пригубил, для проформы закатил глаза и дал добро.
Наполнив бокал и оставив на столе бутылку, официант удалился так же тихо, как и появился. Не человек – привидение.
В ожидании заказа Харднетт небольшими глотками, смакуя, катал на языке терпкие клубки, тянул вино и от нечего делать разглядывал публику. К своему удивлению за одним из столиков (через один впереди и справа) увидел Проводника. Самого что ни на есть настоящего Проводника. И, судя по форме, из актуального экипажа. Этот Проводник поедал ком розоватого крем-брюле. Огромными кусками и с чудовищной сосредоточенностью.
– Все же забавные они люди, – неожиданно произнес сосед. Оказалось, что, заложив страницу салфеткой, он проследил за взглядом Харднетта.
– Кто? – не понял полковник.
– Проводники.
– Вы считаете их людьми?
Седой удивленно вскинул брови:
– А вы, уважаемый, считаете иначе?
Да, Харднетт считал иначе. Он был убежден, что Проводники не люди. Что они нечто другое. Не лучше людей, не хуже – другое. И скрывать это свое мнение полковник не видел смысла.
– Есть всякие животные, – сказал он. – Есть мы и тморпы. И есть Проводники.
– Вы, уважаемый, придерживаетесь той гипотезы, что Проводники не принадлежат к роду людскому? – все еще не верил сосед. Его, похоже, поражала сама мысль, что кто-то может всерьез придерживаться столь дикой гипотезы.
– У человека сорок шесть хромосом, а у Проводника… У Проводника – сами знаете.
– Знаю. Сорок семь. Но разве дело в этом?
Харднетт промолчал. Он не собирался вступать в дискуссию. Для него в этом вопросе все было давно и предельно ясно. Мнение свое менять он не собирался. Навязывать его кому-то другому – тем более.
Где-то, наверное, к четвертому курсу учебы в медицинском у Харднетта сложилось глубокое убеждение, что у эволюции Вселенной, как это ни парадоксально звучит, два венца. Во-первых, человек, а во-вторых, то самое существо, в кариотипе которого присутствуют три хромосомы двадцать первой пары – Проводник.
В это трудно поверить, но еще сотню лет назад врачи считали Проводников просто нездоровыми людьми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146