Посмотрим еще раз, как это произошло.
В первые мгновения я не поверил своим глазам. Страниц 123-134 в
журнале не было. Торопливо перелистал его - может, выпали из общей сшивки
и их засунули между другими листами? Нет. Просмотрел все бумаги, лежавшие
в пачке: протоколы следственной комиссии по взрыву, дневники Кондрата,
какие-то записи, не оснащенные цифрами, - не то, решительно не то! Я снова
раскрыл журнал. Между страницами 122 и 135 была пустота. Страницы 123-134
кто-то вырезал - узенькие полоски бумаги, оставшиеся от них,
свидетельствовали, что здесь аккуратно действовал острый нож. Спокойно и
расчетливо изъяты те самые страницы, которые нам показывал Кондрат,
которые я в его присутствии проверял, те единственные страницы, на которых
были запечатлены все проверки главной константы, страницы, доказывающие
ошибочность теории Кондрата и вычислений Адели, приписывающих этой
константе нереальное высокое значение...
Кто мог вырезать важнейшие страницы? Кому это было нужно?
Только два человека держали в руках рабочий журнал Кондрата после
моего ухода из лаборатории. Он сам и Сомов, изымавший все лабораторные
бумаги после взрыва. Кондрат отпадает, Кондрату не было нужды уничтожать
вои записи - что написано, то написано, таково его всегдашнее отношение к
рабочим журналам. Значит, заместитель директора института? Он, только он
один! Этот человек сразу невзлюбил нашу лабораторию, не раз почти открыто
показывал свою неприязнь. Он забрал все документы лаборатории, он рылся в
них и устранил все, что свидетельствовало о просчетах - ведь они бросали
тень на его научную компетенцию!
Я вызвал Сомова.
- Случилось что-то важное? - спросил он.
- Очень важное. Разрешите прийти к вам и доложить.
- Не надо. Я сам приду в лабораторию.
Он явился через несколько минут. Я сидел у Кондрата, а не в своем
кабинете. Сомов опустился на диван. Передо мной лежал раскрытый журнал.
Сомов усмехнулся: он издали увидел, на каких страницах журнал раскрыт.
- Похоже, вы заметили вырванные страницы и сочли это важным, - начал
он первым, - И какое составили мнение по этому поводу, друг Мартын?
- Мнения нет. Пока одно удивление.
- И предположения нет?
- Предположение есть: страницы 123-134 удалены тем, кому они мешали.
Или скажем так: кому они не нравились.
- Продолжу вашу мысль, - сказал Сомов, - Страницы мог удалить и тот,
кому не нравились ваши исследования и сама ваша бывшая лаборатория. Вам
почему-то казалось, что я вас недолюбливаю. И вам явилась идея, что это
именно я так нагло похозяйничал в журнале.
Я не решился столь ясно высказывать свои подозрения. Он тихо
засмеялся.
- Нет, друг Мартын, вы ошибаетесь, если так думаете. И к лаборатории
вашей я хорошо отношусь, хоть и многое в ней меня тревожило. И страниц из
журнала не вырывал. Это сделал другой человек.
- Кто же?
- Кондрат Сабуров, кто же еще? И сделал, уверен, потому, что и его
стали одолевать те же тревоги, что и меня.
- Может быть, скажете, в чем состоят эти тревоги?
- Не скажу. Вы должны до всего дойти сами.
- Но вы видели раньше меня эти вырванные страницы. Почему не обратили
на них заранее мое внимание?
- По этой же причине. Вы не нуждаетесь в подсказках.
- Но в пояснениях нуждаюсь, - сказал я сухо. - Неясностей хватает не
только в лаборатории, но и вокруг нее. Вы могли бы хоть отчасти высветить
темные места.
- Мог бы, но не хочу. Частичное высветление однобоко - может увести
от истины. Если я выскажу вам свое мнение о том, что совершалось в вашей
лаборатории, я невольно воздействую на вас. А я несравненно меньше вас
разбираюсь и в научной специфике лаборатории, и в знании работников.
Поэтому вам, а не другому, тем более не мне, доверили окончательное
расследование. Но если вы сами придете к тем же выводам, что я, то для
меня они станут истиной. И это будет важным не только для нас с вами - для
всей нашей науки.
Сомов встал. Я не стал его задерживать. Он вдруг показал рукой на
портреты Жолио и Ферми.
- Одну подсказку все же разрешу себе. Подброшу вам хорошую кость,
погрызите ее. Зачем Сабуров повесил портреты этих двух физиков? Если я не
ошибаюсь, ответ прояснит многие загадки.
Я долго не мог прийти в себя после ухода Сомова. Единственно точная
формула моего состояния - ошеломление и растерянность. Из всех гипотез о
происшествии с журналом, которые я мог выстроить, Сомов предложил мне
самую невероятную. Истина была не там, где я пытался ее найти. Я шел по
неверной дороге, по самой удобной, по гладкому полотну, а надо было
сворачивать на неприметную тропку, протискиваться между валунами,
преодолевать завалы: истина не светила впереди прожектором, а тускло
мерцала в глухой чаще!
- Выходит, страницы из журнала вырвал сам Кондрат, - сказал я себе
вслух, - Невероятно, но правда, так утверждает Сомов. Но почему Кондрату
понадобилось расправляться со своим журналом?
Ответ был однозначен: его не устраивали эти страницы. Они стали
вредны, чем-то опасны. Кондрата порой охватывало раздражение, налетали
приступы ярости, причиной этого всегда были люди - и раздражение и
неистовство обрушивались на возражавших и несогласных. К науке его
душевные бури отношения не имели, на науке он не вымещал своих настроений.
Двенадцать же вырванных страниц были как раз наукой - результаты расчетов
и проверок, итоги размышлений и экспериментов. Почему он ополчился на них?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49