- Я сказал - "просьбу". Она такова. Со временем ваши выводы станут
известны всем. Но пока они не отлились в окончательную форму, не делитесь
своими соображениями ни с кем. Особенно с вашими друзьями Войцехович и
Ширвиндом. Они, вы сами понимаете, пристрастны.
Я снова сделал ошибку. В этот первый день расследования мне
предстояло непрерывно ступать на тропки, уводящие от истины.
- Я толкую ваши слова, Карл-Фридрих, что посвящать в свои
предварительные соображения я должен только Ларра и вас?
- Вы неправильно толкуете мои слова, друг Мартын. Только меня.
Академик Ларр относится к тем, кого нельзя знакомить с фактами, не
получившими завершенной оценки. И скажу откровенно: я настаивал на вашей
кандидатуре не только потому, что вы лучше всех знаете ротоновую
лабораторию, но еще и потому, что с вами надеялся легче, чем с другими,
достичь такой договоренности.
- Карл-Фридрих! Что кроется за вашими странными просьбами?
- Только одно. Огюст Ларр - выдающийся энтузиаст чистой науки. Но я
опасаюсь, что в вашем расследовании обнаружатся обстоятельства, весьма
далекие от специфических научных задач. Зачем подвергать испытанию
глубокую мысль и чуткую совесть нашего руководителя?
Нет, решительно в этот день мне суждено было нагромождать одно
заблуждение на другое!
- Это звучит так, словно вы опасаетесь раскрытия каких-то преступных
действий, задевающих вас лично!
- Преступных действий? И задевающих меня лично? Уж не подозреваете ли
вы, что какие-то мои административные решения вызвали взрыв в лаборатории?
- Во всяком случае, не буду поражен, если обнаружится что-либо
похожее. Вы столько мешали нам, столько...
- Ставил вам палки в колеса, так? - Он кивнул на дисплей, там еще
сияла моя программа. Я резким нажатием кнопки погасил экран. - Что ж,
исследуйте и это, друг Мартын.
- Не премину, - с вызовом отозвался я. Впервые он улыбнулся. В улыбке
было больше печали, чем сарказма. Что-что, а печаль мало соответствовала
его характеру.
- Вот видите, вы уже сами готовы признать, что в трагедии могут
появиться побочные к науке обстоятельства. Это меня устраивает. Для
полноты укажу вам еще одну тему из таких побочных. Имею в виду вашу личную
роль в лаборатории.
- Вы, кажется, считаете, что я причастен к взрыву?
- А почему бы и нет? Вы глубже всех разбираетесь в специфике
ротоновых исследований, вы были близким другом Сабурову... И вы
поссорились с ним, да еще так, что и слышать не хотели о ротонах, создали
собственную, принципиально иную лабораторию. Сабуров, вы это сегодня сами
узнали, не отменил вашего входного шифра, он оставил вам возможность
возвращения, но вы возненавидели его лабораторию и его самого. Отсюда один
шаг до мщения. Логическая цепь, не правда ли?
Я засмеялся. Мой смех звучал, наверно, невесело.
- И вы верите в правдоподобность этой любопытной цепи?
Он встал.
- Я верю, что вы исследуете и эту логическую цепь и доложите мне
первому выводы, к каким придете. У меня нет причин сомневаться в вашей
человеческой и научной честности.
Сухо кивнув, он ушел.

5

Многое мог я вообразить, только не то, что меня самого можно
заподозрить в причастности к катастрофе. И самым, вероятно, удивительным
было, что логика в таком подозрении имелась. Наша ссора с Кондратом прямо
наводила на такую мысль. Я вдруг понял, каким искаженным может выглядеть
мой уход из лаборатории. И я не мог опровергнуть такое искажение. Не
объявить же: Кондрат стал непереносим, потому я и покинул его. Звучало бы
слишком уж по-детски. Я сам в ходатайстве об уходе указал иную причину:
охладел к ротоновой тематике, хочу поэкспериментировать в другой области.
Ларр с Сомовым понимали, что причина не в охлаждении к ротонам, а в чем-то
более важном. Но в чем? Сомов только что объяснил: испугались-де, что
эксперименты ведут к катастрофе, и заблаговременно сбежали. И я не могу
возмутиться, не могу на оскорбительное подозрение ответить оскорбительной
дерзостью, ибо реально не было серьезной причины для моего ухода из
лаборатории! Прав, нрав сухарь и недоброжелатель Карл-Фридрих Сомов, он
точно нащупал больную точку, безошибочно ударил в нее. Он сообразил, что
сам я неспособен оценить свои поступки, и предлагает взгляд со стороны -
вот эти официальные отчеты, рабочие журналы да в придачу дневники
Кондрата, такие же путаные и пристрастные, каким был Кондрат, какими мы
оба с ним были.
Я положил в ящик стола принесенный Сомовым пакет.
- Не удалась ваша подсказка, дорогой Карл-Фридрих, - сказал я вслух.
- И не удастся! Понимаю, понимаю вашу цель! Представить трагедию если и не
в (светлых одеждах, то хотя бы как благородный научный риск. Даже вызовет
уважение - ах как опасна их работа на наше общее благо, вот они, герои
науки, благоговеть перед ними! Нет, Карл-Фридрих, слишком уж элементарная
задумка! Хотите знать правду? Правда в том, что я понятия не имею, какова
правда. Но постараюсь узнать. Это единственное, что обещаю. - Я включил
дисплей. На экране снова засияла намеченная мной программа. - Итак,
встреча четырех на лекции Клода-Евгения Прохазки. Слушаю себя. Что еще
скажешь о Прохазке?
Но мне нечего было говорить о Прохазке, кроме того, что существовал
такой научный скандалист, невысокий, почти четырехугольный, дико лохматый,
крупноносый, толстогубый человечище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49