— Она, правда, очень изменилась за последний месяц, похудела — страх, — бормотал он, протягивая Наташе маленькую фотографию 3х4. — Может быть, у родителей найдется побольше…
— Хорошо, давайте зайдем к ее родителям, и вы мне заодно дадите ее словесный портрет.
— А как вы думаете, шансы есть? — спросил Гриша.
— Сто процентов! — уверенно заявила Наташа. — Я ведь работаю не в милиции!
* * *
— Вы не знаете, кто у нас занимается розыском пропавших людей?
Аллочка с удивлением посмотрела на Наташу и недоуменно пожала плечами.
— Это вообще-то не профиль «Эгиды-плюс», — холодно заметила Аллочка и отвернулась к дисплею.
— Ну а все-таки, — настойчиво продолжала Наташа. — Просто у нас соседка пропала.
— Когда, — спросила Аллочка, не отрываясь от компьютера.
— Четыре дня назад. Родители точно не знают, потому что они были на даче.
— Четыре дня! — хмыкнула секретарша. — Подумаешь! Погуляет и придет!
— Вот то же самое им сказали и в милиции.
— И правильно сказали.
— О чем спор, девушки? — Перед ними вырос Кефирыч, как будто внезапно материализовался из воздуха.
— Да вот у Наташи соседка загуляла, и она предлагает, чтобы «Эгида» привела ее домой и пристыдила.
— Загуляла? Дело хорошее. Погоды-то какие стоят — заглядение!

Ой, девчоночки, весна!
В степи сердце просите
Где, как кони, мужики
Табунами носятся!

[Частушка А.Шевченко]

Аллочка только плечами пожала, услышав очередную, как она выражалась, «вульгарщину».
— Да все вовсе не так! — воскликнула Наташа. — Ее один гнусный тип на иглу посадил, и она ушла в совершенно невменяемом состоянии. Она погибнуть может!
— А что же родители в милицию не пойдут? — посерьезнел Фаульгабер.
— Ходили, — объяснила Наташа, — на у них заявление не берут.
— Дело обычное, — почесал рыжую голову Фаульгабер. — Не любят ребята загружать себя.
— Но мы-то можем ее найти.
«“Мы”! — подумала Аллочка и недовольно усмехнулась. — Смотри-ка ты, работает без году неделю, и уже “мы”».
Семен Никифорович, однако, не обратил на это коварное местоимение никакого внимания:
— Мы-то можем. Но это должно начальство решать. У нас, дорогуша моя, дисциплина.
Это Наташа хорошо понимала, а потому, когда появился Плещеев, она немедленно отправилась, к нему в кабинет. Ей было одновременно жаль и заблудшую девчонку, и этого парня с глазами, полными отчаяния.
— Понимаете, Сергей Петрович, — уговаривала Наташа, — этот мерзавец специально посадил на иглу. Надо спасать девчонку.
Наташа, сама того не замечая, заговорила словами Гриши Проценко.
— Это ваша родственница? — Плещеев никак не мог понять, кем приходится Наташе эта непутевая душа.
— Да Антон же! Возможно, тот самый!
— Чеботаревич? — переспросил Плещеев.
— Ну да!
Это сразу меняло дело.
Мало того, что помочь вытащить из трясины живую душу — само по себе благородное дело, тут еще примешивался профессиональный интерес: она могла дать ценные показания. А Антон Чеботаревич интересовал «Эгиду» все больше и больше.
— Найдем вашу девчонку, не беспокойтесь, только надо бы словесный портрет, неплохо фотографию…
— Да у меня все готово! — воскликнула Наташа.
* * *
В Петербурге немало подобных мест, некоторые, кажется, растянулись на целые кварталы, но злачное место номер один — это, без всякого сомнения, Московский вокзал. Ничто не может соперничать с ним, ни Балтийский, ни тем более Витебский, где до сих пор можно увидеть панно «Первый проезд Императора Николая I по Царскосельской ж.д. 1837 г.». Вокзал, откуда отходит «Красная стрела», — статья особая, даже выражение такое имеется: дама с Московского вокзала. Сюда-то в первую очередь и направился Саша Лоскутков, вооружившись увеличенной фотографией пропавшей Лидии Паршиной. В тот день со времени исчезновения девушки прошла неделя.
Но Сашу привлекал не благообразный центральный зал, где Петр Первый сменил дедушку Ленина, чей двойник по сию пору благоденствует в Москве на Ленинградском вокзале, не очень интересовался он и перронами, где двигались пассажиры, носильщики и проводники. Лоскутков сразу направился в правое (если смотреть от Москвы) крыло вокзала, — вонючий зал ожидания, помещение касс и примыкающая к ним территория. Здесь по своим собственным законам жили самые низы общества. Грязные, оборванные, устрашающе вонючие бомжи в фантастических лохмотьях демонстрировали удивительную стойкость человеческого организма и его способность привыкать ко всему, поскольку, вопреки всем знаниям, накопленным мировой медициной, были еще живы, кое-как передвигались, а некоторые были даже способны к продолжению человеческого рода, — откровенный пример этой способности являла некая пара, устроившаяся в углу.
Саша ходил по залам между рядами ломаных стульев. заглянул под лестницы, вышел на улицу, прошел между ларьками и вдруг услышал пение:
Гудбай, Америка, о!
Где я не буду никогда!
Услышу ли песню,
Которую запомню навсегда?
Пел тонкий девичий голос. При его звуке Саша насторожился и прислушался.
— Не, ты давай что-нибудь русское, сыты этой Америкой по горло! Ну ее в задницу! — раздались хриплые пьяные голоса. — Давай чего-нибудь нашенское!
Тонкий голос снова завел:
Кружевом камень будь
И паутиной стань,
Неба седую грудь
Тонкой иголкой рань.
Слушатели что-то бормотали, кто-то матерился, кто-то с хрустом жевал, кто-то пытался подвывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151