Он вспоминал, как подкармливал ее в сорокоградусные морозы - все живое
пряталось, если имело силы, волчье голосило чуть ли не у стен скита, а она
снисходительно съедала, что он приносил, позволяла иногда - когда ей самой
это было нужно - отыскать себя в бело-зеленых дебрях, но - только. К скиту
не шла, не подходила к руке, насмешливо кося с пяти шагов большим, теплым и
вроде бы добрым глазом. Однажды он приболел, не выходил дня четыре. Раз под
вечер услыхал, вроде скребется кто за дверью. Набросил доху, вышел. Никого.
Пригляделся к синему снегу - следы, следы кабаржиные... Обмер. Затворил
дверь, приник к щелке, тая дыхание. И вот она. Неслышно подошла, вытянулась
вся - и боится, и ждет. Осторожно открыл дверь - шагнула чуть ближе. У него
ума хватило не шарахаться и не орать восторженно - просто отступил в
глубину, сказал спокойно: "Заходи, Ленок. Я, вишь, хвораю... не так, чтобы
слишком, но боюсь выходить - раскисну крепше, а их звать неохота, сама
понимаешь..." Сел на старенький свой диван, подобрал ноги, укрыл дохой.
"Заходи, - скаазл, - сквозит". Она переступила с ноги на ногу - он любовался
каждым движением, каждым переливом мускула. "Экая ты, девка, ладная..."
Вошла, процокала робко и настороженно, остановилась - впервые так близко,
лишь руку протяни. Не шевелился, смотрел. Чуть успокоилась. Спросил: "Чего
дрейфишь?" Дрогнула, опять вздернув уши, и вдруг подалась вперед. Он только
всхлипнул, обнимая ее за шею; она голову подняла, заглянула в глаза.
Он смотрел на истерзанный труп на алом снегу и понять не мог, за какие такие
его грехи всех, кто дорог ему, кромсает лютая смерть. Ничего не слышал,
ничего, все проворонил, друга последнего проворонил, ах ты, господи! Гады,
прохрипел он. Поднималась поземка. Хрен с ней, с поземкой... Гады!! Я вам
покажу биоценоз... вы у меня увидите биоценоз! Как клопов!
Темнело. В спину била, подгоняя, в одночасье вздыбившаяся пурга. Широкие
лыжи вязли в рыхлом снегу, тонули. Следы терялись, проглядывали где-нибудь в
лощинках и пропадали вновь. Он не отступал. Ненамного впереди - не ели,
зарезали только, я спугнул... Какое-то мрачное, кроваво отблескивающее
наслаждение доставляла ему мысль, что боится его серая нечисть. Он шел
ровно, как автомат, забыв, что он человек. Он больше не был человеком. Он
был слугою ножа. Карабин бы... Не было карабина, только очехленный штык
болтался на боку, мрачный и восхитительный тилисман детства, найденный в
обвалившейся, заросшей траншее под Ямполицей, побывавший на звездах...
Он настиг стаю через три часа. Их было пятеро - тощие, обессилевшие от
зимней бескормицы, тоже злые. Они решили принять бой. Грозное, непостижимое
существо, всегда запретное, сейчас казалось единственным доступным мясом на
десятки заснеженных, вымороженных миль.
С первым все вышло гладко. Волк прыгнул, но, налетев на штык, только
по-загубленному всхрапнул. Уже бессильным бурдюком рухнул Колю на грудь - в
лицо, перекрывая хлесткие потоки снега, плеснуло горячим. Коль замотал
головой, отворачиваясь, упал в снег под тяжестью волчьего тела. Сбросил,
вскочил. Остальные отбежали в пургу, но Коль знал, что они рядом.
- Ну, где вы там?! - заорал он, дико озираясь. Видимость - три шага Ему не
было страшно, лишь раздражада медлительность этих трусов, этих убийц.
Споткнулся обо что-то, глянул - то был его первый. Он лежал, скрючась, мелко
подрагивая лапой, оскалясь мертво и был совсем не отвратителен, не подл -
убит. Из горла толчками била черная кровь.
Угар прошел. Коль вдруг почувствовал, что ноги его не держат и осел рядом с
трупом.
- Лену ты мне не вернешь... Изуродовали вы ее, истерзали...
Снег рушился в лицо.
Он сказал: "Ну да, его каюта ведь ближе..." - а потом ее уже не было, были
морозные узоры на стекле и обугленные губы, которые наяву ему так и не
удалось поцеловать...
- Нет, - прохрипел он. - Не вернешь...
Из тьмы прилетали и улетали во тьму длинные дымные струи, гудели сосны.
* * *
Дембель-синдром - или, по-интеллигентному, синдром острой сексуальной
недостаточности - страшная, смешная и унизительная штука. Можно быть
классным пилотом, можно участвовать в интереснейших разговорах, все маршалы
мира могут твердить тебе, какой ты герой и как благодарно тебе
многомиллиардное человечество, можно вусмерть упиться на поминках погибшего
в метре от тебя друга - но и под газом, и с похмелья, и по трезвянке ты
косишь только на женщин, и все они кажутся тебе роскошными красавицами, и
всех позарез нужно употребить немедленно и по возможности без разговоров. И
она, собаки, это чувствуют, конечно - и не то. чтобы шарахаются, но
отстраняюще напрягаются, и даже лишнего взгляда кинуть не моги, видно же,
что это не просто взгляд, что от такого взгляда и забеременеть можно,
пожалуй.
А тут еще действительно все очень красивы - и свеженькие аспирантки да
практикантки, поналетевшие в Коорцентр для благоговейного участия в
ежедневных многочасовых обсуждениях результатов экспедиции, и роскошные, ну
явно же не чуждые женских радостей докторессы, сыплющие ученейшими
терминами, запросто спорящие с мышцастыми докторами и генералами.
Подчистили они себе гены за два века, ну, и жизнь другая - ни экологических
хвороб, ни очередей, ни прохиндейско-карьерной нервотрепки...
А тут еще климат жаркий, лето в разгаре, и моды будто для Лазурного берега -
то вызывающие шортики-футболочки. то радужно сверкающая хламидка, под
которой, голову на отсечение, ничего нет, кроме гладкой загорелой кожи, то
эдакий вольготный хитон до пят, при любом движении рисующий все линии
тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28