- Выметайся, о
зловонный. Смердящий твой покров мне опротивел, и тянет пальцы в рот совать
для облегчения рвоты.
Коль обернулся.
- Чей это сонет? - спросил он, едва удерживаясь от нервного смеха.
- Мой, - скорди был крайне горд.
- Ты знаешь про пальцы?
- Книжки читаю художественные. Не в пример некоторым.
- Да ты, братец, корифей, как я погляжу, - пробормотал Коль и, на ходу
стаскивая истекающую грязной водой одежду, вошел в скит. Все было прибрано
аккуратнейшим образом. Все было так, как до.
Сидела у меня на коленях. Каких-то четыре часа назад. Нежная, упругая,
женственная, совершенно близкая. Ведь мог бы...
Он вытащил штык. Повертел, наслаждаясь блеском лезвия. Кто-ты вымыл его
после картошки. Наверное, Сима. Штык был тверд и сух. Штык был уверен в
собственной правоте. Он не колебался бы ни секунды7
Расчекрыжить себе глотку - и все дела.
- Прикрылся бы, охальник, - ханжески протянул скорди.
- Иди-ка сюда.
Скорди осторожно подполз.
- Не вздумай пырнуть меня своим рубилищем.
- Еще чего. Я на тебя влезу.
Он взобрался на колпак и стал вырезать над дверью, прямо по бревну:
"Пансионъ для холостяковъ. Любое существо женского полу, переступившее сей
порогъ, будет немедленно подвергнуто расстрелянию без суда и протчих
сантиментовъ". Он резал долго, прилежно. Лес звенел. Легко сыпались на
крыльцо деревянные крупинки. Потом подметать надо, предвкушающе думал Коль,
еще дело, полчасика уйдет... А там - обед... а там, глядишь, и на боковую...
- Слушай, звездный герой, - сказал скорди снизу. - Сколько тебе надо женщин?
- Ну, пары десятков хватит на первое время, - пробормотал Коль.
- А штаны от истощения не свалятся?
- Дур-рак ты и хам, - ответил Коль, спрыгивая с колпака на крыльцо.
Вырезал. Подмел. Еще только к полудню шло.
Обед... Лень было возиться. Уселся за пустым, чисто прибранным столом,
бестолково поводил по углам глазами.
- Не выспался я нынче...
- Поплачь по этому поводу.
Коль хотел заорать на него, но не было сил. Не было ярости, этой
спасительницы униженных и оскорбленных - усталость, только усталость.
- Экий ты бездушный, - тихо сказал он.
- Ты что-то путаешь, я механический!
- Черта лысого механический... У нас вот на "Востоке" были механические...
симпатичные такие, с лампочками, кнопочками, слова лишнего не скажут...
- Яко кабарги, только без лапок.
- Что же мне делать теперь? Я с тобой жить не смогу, прикончу, - выло
причитал Коль, а сам все чувствовал и чувствовал ласковую, округлую, почти
преданную тяжесть у себя на коленях.
- Кишка тонка, - отозвался скорди из-за окошка.
- Интераптор опять выну...
- Ну и что? Постою-постою... ты помрешь, придут ко мне и вставят.
- Ты до той поры устареешь, тебя на слом сдадут, - сказал Коль злорадно, -
на переплавку.
- Не-а, меня в музей поставят, - возразил скорди. - Это, мол, самолетающий
механизм, который выволок из болота Коля Кречмара, пережитка тяжелого
прошлого, когда тот, воспылавши низменною страстию к девице Серафиме - а
быдь на ее месте какая другая, воспылал бы ровно так же - аки сатир
колченогий бросался на нее неоднократно, но, достойный отпор получивши,
задумал утопиться, и болото предпочел и реке, и озеру, ибо вода в них зело
чиста, не для Кречмара, коий трясине зловонной да смрадной сродни. Во.
- Трепло, - сказал Коль.
Мягко округленный прозрачный нос сунулся в открытое окошко - Коль погрозил
ему кулаком.
- Подумаешь, цаца, - проворчал скорди обиженно. - Уж и пошутить нельзя.
- Можно. Шутить при желании надо всем можно.
- У меня не бывает желаний, - похвастался скорди.
- А я вот, понимаешь, не достиг...
- А по-моему, как раз достиг. После такой прогулки любой с желаниями лопать
бы возжелал. Или решил объявить голодовку?
Прав стервец, подумал Коль. Но не хотелось шевелиться. Как будто хотелось
спать, но это лишь казалось, о сне и речи быть не могло. Слезы стояли у
глаз, но наружу не выплескивались - наверное, там возник какой-то тромб. Он
запирал все. Злобу. Любовь. Доброту. Ненависть. Сострадание. Восхищение.
Презрение. Зазорно выпускать их наружу, недостойно. Стыдно. Не стыдно одно
равнодушие. Одна ирония не зазорна.
Но равнодушны только мертвецы, и потому в душе горит такое...
А что теперь? Неужели иначе?
Человек открыт, и не может он утаить ни ненависти, нилюбви своей. И всегда
знает это, и все знают, и это нормально...
- Надо обедать, - сказал Коль решительно.
... Потянулись унылые дни. Насилуя себя, неспоро готовил еду. Тупо съедал,
Перебрасывался парой слов со скорди - тот больше дерзил да шутковал, чем
отвечал по существу. И погода сговорилась с душой - задождило, затуманило,
мелкая водяная пыль сеялась на блеклые леса. В скиту было промозгло, а во
дворе и того пуще. Коль и носа не совал наружу - затопивши печь, лежал на
протертом диванчике да бормотал из прочитанного когда-то: "Что ж, камин
затоплю, буду пить, хорошо бы собаку купить..." Совсем забросил
бритье-мытье, лежал, как зверь лесной, каким и был. Скорди первое время
пытался растормошить его - хоть как, хоть перебранку затеявши; Коль не
отвечал, пролеживал бока.
А там и осень подлетела, все постепенно разгоралось золотом, будто солнце
проглядывало из-за туч, будто скит окружили драгоценной стеной, кое-где
пробив ее зелеными брешами елей. Над поляной, над умирающим лесом, поминутно
ныряя в дым облаков, трепещущими медленными клиньями летели птицы, тоскливо
кричали, надрывая слезными голосами пустую душу.
Спал плохо, потому что не уставал днем. А спать тянуло: если вдруг удавалось
задремать, лезли в глаза сны, сладкие до одури, и просыпаться ни к чему;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28