На груди у всех будет моя фотокарточка в черной рамке, нет,— улыбнулся он,— в бамбуковой рамке, а на ней надпись: «Привет из Батуми, привет из Киева, привет из Москвы, привет из Нальчика!» На всех станциях грузят почту, на всех станциях есть маленькая комнатка в подвале, во всех ящиках лежит кусок хлеба. А они пусть на меня собак науськивают!» Он пнул ногой забор, еще больше обозлив и без того взбесившегося пса.
— Пусть науськивают!
Партитуру он пошлет директору по почте с надписью: «А я считал вас музыкантом...» Больше ничего не напишет, тот сам поймет.
В конце переулка в тени склоненного через забор дерева он разглядел притаившийся «Москвич». Когда он проходил мимо, кто-то окликнул его:
— Эй!
Беко остановился, но оглядываться не стал. Дверца машины хлопнула, и почти тотчас кто-то положил руку ему на плечо:
— Это ты, старик?
Беко обернулся. Перед ним стоял все тот же местный парень, который обещал его вздуть.
— Все ходишь? — спросил он.
— Хожу.
— Нодар! — позвала девушка из машины.
— Погоди! — отмахнулся Нодар и с улыбкой спросил: — Нашел?
— Нашел.
Парень глазами показал на партитуру,
— Это и есть?
— Да.— Беко еще крепче прижал партитуру к груди.
— А говорил — мальчик, труба...
— Нодар! — опять позвала девушка.
— Куда теперь? — спросил Нодар,
— Не знаю...
— Пошли ко мне.
— Нет.
— Почему? — обиделся парень.
Из машины вылезла девушка, обеими руками поправляя волосы. Беко повернулся, собираясь уходить.
— Постой!
— Я спешу.
— Куда?
— Никуда.
Парень сорвал с дерева лист, сжал кулак, словно держал стакан, положил сверху лист и ударил с размаху другой рукой: так!
— Я на машине, подвезу,— предложил он.
— Спасибо.
— Почему ты не вошел в бильярдную?,
— Не знаю.
— Что это за книжка?
— «Абесалом и Этери».
— Этери мою девушку зовут.
— На, возьми,— Беко всучил ему партитуру и повернулся: — Я пошел.
— Иди, никто не держит,— надулся парень.
— Нодар! — снова позвала девушка.
— Ну чего тебе! — огрызнулся он.
Беко был уже далеко.
— Эй! — крикнул парень, поднимая обеими руками партитуру.
Беко обернулся:
— Чего?
— Будь здоров!
— И ты тоже!
Выйдя из переулка, Беко повернул налево, потому что увидел шлагбаум. Вдоль железной дороги тянулась тропка, по ней и пошел Беко. Его мучил страх, что никогда больше он не увидит своего дома, никогда не увидит кипарисов «Родника надежды», не увидит осин, молчаливо стоящих за рестораном, седеющих при первом дуновении ветерка. Он истомился в разлуке с ними, как будто целую вечность не был дома.
— Цып-цып-цып,— слышался ему голос матери.
В поле стоял товарный поезд без паровоза. Дверь одного из вагонов была открыта. Беко влез в вагон. Лунный свет лежал на полу, как ковер. Беко прилег в темном углу. Цып-цып-цып,— повторил голос. Потом мать подошла к нему и провела по лицу холодной, шершавой рукой. Беко прижался к руке губами.
— Поделись со всеми,— прошептал он,— если хочешь, чтобы...
— Цып-цып-цып,— в самое ухо бубнил голос.
— Цып-цып-цып...
— Если хочешь, чтобы...
Поезд неслышно двинулся, словно отплыла лодка, плохо привязанная к причалу...
Нуца была скромной, покладистой и робкой женщиной. Но все эти качества относились к миру роскоши, а ей было не до этого, у нее была семья на плечах, и это ярмо она волокла, можно считать, в одиночку. Поэтому улыбка редко появлялась на ее обожженном, как черепица, лице. Язык у нее был острый. «Кусается, как крапива»,— говорил Александр, который, казалось, только затем и выполнял скучную однообразную работу трестовского экономиста, чтобы теперь сидеть под деревом и склеивать разбитую посуду.
Как только он вышел на пенсию, словно глаза раскрыл и увидел свое настоящее призвание. Некоторые иронически отзываются о его деятельности. Но Александр относит насмешки за счет людской глупости и внимания на них не обращает.
Однажды к нему во двор зашел нищий и попросил позволения отдохнуть. Александр пригласил его в дом, но старик отказался. Он сел на землю у колодца, снял сапоги, развернул желтые, провонявшие потом портянки и два дня со слезами блаженства на глазах почесывал темные, потрескавшиеся, как печеный картофель, пятки. Воду он пил из черепка, который Нуца ставила для кур.
— Подожди, я стакан вынесу,— огорчился Александр.
— Не надо,— улыбнулся нищий,— когда-то ведь и этот черепок был кувшином.
Эти слова запали Александру в душу... Он даже занес черепок в дом и бережно хранил на столе, словно на нем была начертана истина... «Все, что ломается, должно быть немедленно восстановлено, иначе не сможет существовать мир. Когда у одного человека рвется рубаха, холодно всему миру»,— думал Александр.
Так Александр стал мастером. Сидит и склеивает черепки. «Иные ищут истину, как клад, как славу или благополучие. Они ничего не найдут. Истину мы не видим так же, как собственные глаза, но это не значит, что ее не существует. Истина в нас, а мы ищем ее на стороне. Сколько людей, столько и истин. У многих, правда, она лежит без дела, как одежда в комоде, а хозяин гуляет голышом, как беспечный курортник на пляже. Ну, а если не слава, не положение и не богатство, что же тогда —= эта твоя истина? Терновый венец? Нет, дорогой, истина — это склеивание разбитого кувшина».
Многие потешаются над работой Александра, не понимают ее — и все. «Грош цена такой истине, которую все понимают»,— смеется Александр про себя.
Нуца тоже считала, что Александр не от мира сего, часто ворчала: «Встань, делом займись, разве мужское это занятие — черепки собирать».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41