Бассейн
Роман
(груз)
--Быстрее! — кричала Лили.— Быстрей!
Иногда, угрожающе блеснув фарами, показывалась из-за поворота встречная машина. Ираклий направлял свой мотоцикл прямо на нее: Оле! Оле! И лишь в последнее мгновенье проносился в каких-нибудь нескольких сантиметрах от испуганно застывшей на краю обрыва машины.
Они сделали пару кругов вокруг дачи и остановились.
Спустя некоторое время во двор грохоча ворвался второй мотоцикл: на нем сидели Ладо и Гулико.
— Подождите меня здесь.— Ираклий взбежал по лестнице. Через минуту в окнах вспыхнул свет. Ираклий выскочил на балкон, размахивая простыней,— безоговорочная капитуляция, поднимайтесь!
— Я не пойду,— сказала Гулико.
— Почему? — спросила Лили.
— Потому что вы психи,— ответила Гулико, входя следом за всеми в дом.
Ираклий держал в руке письмо.
— От отца, хотите прочту?
— Делать тебе нечего,— отозвался Ладо закуривая.
— Отдыхаю, пишет, в Цхнети,— сказал Ираклий.
— Да, ведь у вас и там дача,— сказала Гулико,— терпеть не могу Цхнети!
— Мои ни за что бы меня одного не оставили,— Лада положил руку на плечо Гулико,— и тебя тоже, верно, утка?
— Счастливая Лили,— вздохнула Гулико,— живет одна, вот разошлись бы мои старики...
— Замолчи,— Лили достала сигарету и повторила закуривая,— замолчи...
— Не скучай, пишет,— Ираклий просматривал письмо,— на днях мы были приглашены к тете Жужу...
— Привет от нас тете Жужу! — бросил Ладо.
— И мама здесь, вместе с дядей Шалвой...
— А кто такой дядя Шалва? — спросила Гулико.
— Закованные в костюмы и корсеты, вооруженные палками и электрическими фонарями, бредут счастливые и благонравные парочки по тропинке из Верхних Цхнети в Нижние Цхнети, словно олени на водопой, что бы поздравить дорогую Жужу с днем рождения, полакомиться жареным поросенком, хачапури, клубничным тортом (я сама его пекла — ах, не может этого быть!), поболтать, сладко позевывая и ухлопывая на руках, на груди, на плечах тучи комаров, мошек, бабочек, возвысить до небес или стереть с лица земли общих знакомых, выдать замуж или развести тысячу женщин, приговорить к смерти или отправить к знаменитому хирургу в Ленинград тысячу больных раком, похвалить или навечно заклеймить тысячу тряпок (ах, это мне Ика привез из Польши!), обсудить злободневные общественные проблемы (это безобразие, вода утром чуть-чуть покапает и прекратится, надо немедленно проводить канализацию!). Потом хозяйская дочка продекламирует стишок (ах, это будущая Анна Каландадзе!). Гости обсудят партию Спасский — Фишер, с умильной улыбкой вспомнят детей, оставленных на попечение бдительных, как церберы, бабушек, которые только и делают, что умоляют внуков, часами не вылезающих из ванной или туалета: хватит, выходи, выходи сейчас же! (Разве мы были такими?) И наконец с притворным вздохом помянут дорогих родителей, годами томящихся в комфортабельной клинике четвертого управления...
— А я уже два года одна живу,— тихо проговорила Лили.
— При чем здесь это? — Гулико приложила обе руки ко лбу.
— Пойду позвоню в Тбилиси,— сказала Лили.
— Если дозвонишься,— Ираклий сложил письмо и спрятал в карман.
Лили вышла в соседнюю комнату.
— Надо было забрать с собой Беко,— сказала Гулико,— какой он славный, правда? Хотя если брать Беко, то надо брать и Зину, а с Зиной Дато, а если Дато, то и Нико с ним...
— Продолжай,— сказал Ладо Ираклию,— почему ты замолчал?
— Да он все врет,— сказала Гулико.
— Потом женщины соберутся в комнате хозяйки, распустят тесные корсеты, выкурят по сигаретке, примерят, прикинут, пощупают новые шмотки: ах, какая ты, Жужу, где ты все это раздобыла! Никогда мне не позвонишь! Да ничего особенного,— скромно скажет Жужу,— только приятно, что можно спокойно выйти на улицу, ни на ком такого не увидишь. Ах, какая ты бессовестная, Жужу! Обменяй на мои белые сапоги, умоляю! Не могу, дорогая, Шота обидится, а то, ради бога, ведь ты знаешь, я с ума схожу по твоим французским сапогам.
— А вот и нет, английские лучше! — сказала Гулико.
— Не могу, умираю! — держался за живот Ладо.
Гулико пошла в туалет и через некоторое время вернулась очень бледная.
— Меня тошнит!
— Отчего?
— Оттого что испугалась! Я только в самолете не боюсь.
— Эх ты, утка!
— Дайте мне ножницы,— крикнула Гулико,— есть или нет в этом доме ножницы!
Ираклий принес ножницы, и Гулико обрезала подол выше колена:
— Успокоились?
Размахивая отрезанным подолом, она принялась танцевать. Потом все танцевали и называли Гулико мини- уткой. «Ладо, убери руки»,— хохотала Гулико, Потом зазвонил телефон.
— Тбилиси!
Когда Ираклий вошел в комнату, где стоял телефон, Лили лежала на софе и обеими руками сжимала трубку,
— Потуши свет,— прошептала она,
Ираклий повернул выключатель.
— Иди сюда,— Лили подвинулась к стенке. Ираклий присел на софу, наклонился и поцеловал Лили в грудь,
— Постой...
Вдруг она услышала голос матери: — Я слушаю. Ей захотелось плакать. — Слушаю!
Лили опустила трубку на рычаг.
— Дура! — сказал Ираклий.— Чего ты ее мучаешь? Зачем нужно звонить ей каждый день?
— Отстань!
— Лили...
— Убирайся! — крикнула Лили.
Когда Ираклий вернулся, Гулико спросила:
— Плачет?
— Да.
— А я, честное слово, ей завидую.
— Потому что одна живет? — осклабился Ладо.
— Хотя бы поэтому. Что хочет, то и делает. Появилась Лили:
— Чего стоите, давайте плясать!
Ираклий нацепил африканскую маску и схватил длинное копье, привезенное отцом из Африки,
— Этим копьем убивают жирафов.
— Почему жирафов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41