Еще не рассвело как следует, когда явился Теймураз. Ему тоже открыла тетя Ито.
— Вам кого? — спросила она.
— Как Зина? — жалобно проскулил Теймураз,
Тетя Ито засмеялась:
— Да никак! Хорошо.
Зина ощутила вдруг такое спокойствие, какого никогда прежде не знала. Выдвинула стул и села напротив Теймураза. Подперла подбородок рукой и участливо спросила:
— Что ты собираешься делать?
Он поперхнулся и закашлялся, и она догадалась, что он неверно понял ее вопрос. Она только хотела продолжить беседу, начатую в его комнате. Зина засмеялась:
— Погляди в потолок!
Он поднял голову и кое-как справился с кашлем, достал из кармана грязный платок, вытер губы
— Пойду на телестудию.
— Вытри нос. Ну, а дальше?
— Мне пора.
— Иди, иди, дождь уже перестал,
В дверях он остановился, повернулся к ней и сказал*
— До свиданья.
Дверь никак не поддавалась.
— Дай, я открою,— вызвалась Зина.
В коридоре было темно.
— Зина,— Теймураз взял ее за руку.
— Что ты хочешь?
— Я женюсь на тебе.
— Вот как?
— Так,— как только они вышли из комнаты, к нему вернулась смелость.
— С чего бы это?
-— Но сегодняшнего дня я тебе никогда не прощу.
—- Ты, по-моему, не в своем уме!
Вдруг Теймураз ударил ее по щеке, несильно, может, он даже хотел приласкать, но не рассчитал. Потом, когда Теймураз давно уже ушел, лежа в постели и глядя в потолок, она вдруг почувствовала себя счастливой. Улыбаясь, вспоминала сказанное чуть ли не со слезами: «Я тебе никогда этого не прощу!»
«Ничего главное успокоиться успокоиться привыкнешь привыкнешь привыкнешь...»
— Мама,— слышит Зина,— мамочка!
В дверях стоял Дато. Засунув палец в рот, он смотрел на нее.
Некоторое время Зина словно вспоминала, кто бы это мог быть, потом ласково спросила:
— Что тебе, сынок?
— Почему ты сидишь на полу?
Зина поднялась:
— Иголку ищу...
Она чуть не бросилась к сыну, чуть не обняла его, чуть не зарыдала: уйдем! уйдем отсюда, Датуна! Ведь меня тоже надо пожалеть, сыночек! Когда ты вырастешь, все поймешь, но будет поздно. Идем отсюда, Датуна, идем!
Вместо этого она сказала:
— Вынь палец изо рта.
Вот и с ним, с этим маленьким, самым дорогим на свете существом, которое еще ничегошеньки не знает, она должна играть и притворяться. Это, конечно, нетрудно, но есть ли в этом необходимость?
Дато вынул палец изо рта и подошел ближе.
— Гулять отпустишь?
— Куда?
— Мы с Беко идем лилипутов смотреть.
— Кто такой в конце концов этот Беко! Что он тебе за товарищ! — закричала Зина, но, почувствовав, как испугался ребенок, наклонилась к нему, обняла и ласково сказала: — Что он тебе за товарищ, сынок?
«Главное успокоиться»
— Беко мой друг,— сказал Дато.— Я тоже отпущу такие длинные волосы. Беко хорошо плавает и играет на трубе. Я тоже, когда вырасту, буду на трубе играть...
А в это время Зина, нет, не она сама, а ее двойник, с тяжелым чемоданом в руке бредет по снегу. Почему-то, когда она убегает, всегда идет снег. А что в чемодане, отчего он такой тяжелый? Каменная соль... жернов... могильная плита... Пошли отсюда, Датуна... Станция далеко, как всякая станция, когда тащишь тяжелый груз... И меня надо пожалеть, сынок... Кругом снег... Она вспоминает, как укладывала чемодан ночью, украдкой, воровски, как испуганно бросала в него тряпки, тряпки, тряпки и думала, как бы чего не забыть. За это она себя ненавидит, потому что другой, еще большей вины среди тех проступков, которые она, по ее убеждению, совершила, она не видит... Будет поздно, когда ты все поймешь... Потом она бежит в темноте, и снег хрустит под ногами, как щебенка железнодорожной насыпи...
— Беко хороший,— Зина слышит голос сына,
— Лоботряс твой Беко.
— Я тебя не люблю,— говорит Датуна.
— Датуна? — Зину что-то больно кольнуло в сердце, как когда-то давно, когда мальчишки в школьном дворе забросали ее снежками и она чуть не умерла.
— Потому что ты злая. Вот я скажу дедушке, он меня отпустит.
Если бы можно было закрыть глаза, потом открыть, и чтобы все было как раньше, как десять лет назад... и чтобы тетя Ито была жива.
У тети Ито распухли ноги, она не поднималась с постели. А прежняя улыбка ее осталась, не только осталась, а завладела всем сморщенным, как печеное яблоко, лицом, просочилась в морщинки, вползла в самые корни волос — и застыла, окаменела. Улыбка, как сыпь, проступала на руках, на ногах, на плечах; все тело, казалось, источало эту улыбку, которая раньше таилась внутри, как неведомая тайная хворь, а теперь одержала верх и убивала тетю Ито.
Больная лежала и непрерывно что-то напевала. Ее ласковые глаза останавливались на Зине в надежде, что она проникнет в смысл этого пения. Зину же оно сводило с ума, звенело в ушах пчелиным роем. Иногда, выйдя из терпения, она кричала:
— Замолчи, перестань петь!
Тетя Ито только однажды прервала пение, закрыла глаза и с трудом прошамкала:
— У тебя каменное сердце, как у твоей матери...
Эти слова разбередили Зине душу. Она почувствовала
во рту вкус горечи: неблагодарная, неблагодарная, неблагодарная, твердила она, я с ног сбиваюсь, а она...
«Что она имеет против моей матери, что?..»
Если бы мама воскресла хоть на минутку, пусть у нее каменное сердце, Зине ведь не надо ничего, только припасть головой к ее коленям, выплакаться... Материнские колени, каменные колени... каменное сердце...
Обритая женщина в сером халате... Каменные глаза...
— Что это за ребенок? — спрашивает худая высокая женщина.
— Это ваша дочка.
Женщина улыбается:
— Как тебя зовут, малышка?
Каменная улыбка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41