За это тоже не убивают! Он скажет контролеру свой адрес, а может, и знакомых встретит в поезде... Но тут его опять бросило в жар: а вдруг, друг Дато нет дома, вдруг с ним что-то случилось...
— Парень, эй, парень,— услыхал он.— Иди сюда!
Его звал тот самый железнодорожник, который недавно загружал тележку. Теперь он сидел и покуривал.
— Садись,— железнодорожник легонько хлопнул по скамье, словно указывая, куда сесть.
Беко присел на край скамьи.
— Что ты тут делаешь? — спросил железнодорожник голосом усталого человека, которому безразлично, что ему ответят.
— Ничего...
Они долго молчали.
Потом железнодорожник снова спросил:
— Курить хочешь?
— Нет, спасибо,
— Не куришь?
— Курю.
— Тогда закуривай,— он достал из нагрудного кармана пачку «Примы», расправил ее и проверил, есть ли там что-нибудь, потом протянул Беко.
Вместо того чтобы сказать, как он и собирался: спасибо, не хочется, Беко неожиданно для себя произнес:
— Я есть хочу...
Беко и сам опешил. Он бы не признался в этом постороннему человеку и под страхом смерти. Кто-то вместо него выкрикнул эти слова.
— Хочешь есть? — переспросил железнодорожник.
Беко встал:
— Я пойду.
Надо уходить побыстрее, пока и в самом деле не начал попрошайничать.
— Садись,— железнодорожник потянул его за рукав.— Садись.
Беко послушно сел. «Как это я не сдержался! Даже Дато и тот постеснялся бы заявить первому встречному, что хочет есть».
Железнодорожник молча курил.
«Хоть бы скорее поезд пришел»,— думал Беко.
Железнодорожник поднялся.
— Ступай за мной,— кинул он Беко.
— Я поезда жду,— Беко уцепился за скамью, словно его собирались тащить силой.
«Может, он переодетый милиционер, потому и подлизывается!»
— Идем, я сказал,— это прозвучало, как приказ, в голосе появились нотки гнева.
Беко покорился. Пожалуй, надо идти, в милиции он хоть поспит, проспит до тех пор, пока не узнают правду.
Железнодорожник шел к зданию вокзала. Это был толстый, низенький человечек, с покатыми плечами и длинной тонкой шеей. Он широко расставлял при ходьбе ноги в просторных штанинах и чем-то напоминал трехколесный велосипед. Не оглядываясь, он еще раз крикнул Беко:
— Иди за мной!
И Беко пошел, медленно, неохотно. Хоть другого выхода и не было, в милицию идти не хотелось. Перед глазами всплыло лицо матери. Она даже окликнула его:
— Беко, Беко, куда ты!
Увидел он и отца, только теперь заметил, как согнулся, постарел отец.
Они не успеют узнать о моем аресте, успокаивал себя Беко, утром я буду дома. Только вот за ночь переволнуются. Правда, если Дато не найдется, он и утром домой не пойдет, если даже его и выпустят. Он останется в тюрьме, на всю жизнь приникнув к железной решетке. Какой же он все-таки дурак! Надо было с самого начала пойти в милицию, оба давно уже были бы дома: и он, и Дато. Дато, наверно, стоит где-нибудь на углу или сидит, нахохлившись, на скамейке и ждет Беко. А Беко плетется в милицию, потому что, видите ли, голоден и хочет спать. Неужели ему все равно, кто найдет Дато? Конечно, нет. Он сам должен найти его, потому что Дато на него надеется.
Сердце шепнуло ему: беги! Он мог убежать, этому пожилому человеку его не догнать, но когда Беко представлял, как он бежит по перрону, а ему вслед глядит обескураженный, удивленный железнодорожник, ему становилось стыдно. «Будь он помоложе, я бы непременно убежал»,— подумал Беко.
Они вошли в здание вокзала и стали спускаться по лестнице, ведущей в подвальный этаж. Этот подвал окончательно убедил Беко в том, что он арестован.
Железнодорожник зажег свет в темном коридоре, достал из кармана ключ и открыл первую же дверь. В комнате он тоже зажег свет и пригласил Беко:
— Заходи.
Комната была очень тесная, с узким столом и железной койкой. Она и впрямь напоминала тюремную камеру, но на стене висел портрет Акакия Церетели, вырезанный из журнала, и у Беко отлегло от сердца.
Они сели на койку.
На столе не было ничего, кроме жестяной кружки и коробки с домино. Железнодорожник выдвинул ящик и достал сверток, в котором оказались хлеб и колбаса. Он вытер лезвие ножа об рукав, поровну разделил хлеб и колбасу, одну половину подтолкнул к Беко, вторую снова завернул в газету и спрятал в ящик. Потом он нагнулся, пошарил под кроватью и выставил на стол початую бутылку лимонада. Снял крышечку ножом, налил полную кружку и протянул Беко:
— Пей!
— Спасибо, я не хочу.— Беко зажал руки между колен и отвернулся. От голода его даже поташнивало.
Железнодорожник достал свою долю из ящика, откусил хлеб с колбасой и с полным ртом проговорил:
— Я только что поужинал.
Беко отщипнул кусочек хлеба и поднес ко рту. Чуть не потерял сознание. Отпил теплого лимонада.
— Учишься? — железнодорожник прикрыл бутылку железной крышечкой.
— Нет.
— Работаешь?
— Нет,— солгал Беко, потому что железнодорожник все равно не поверит: рабочий человек до такого состояния не дошел бы.
— Почему?
— Не знаю.
— Ешь, чего ты?
Беко осмелел, железнодорожник закурил и, подперев лицо рукой, смотрел на Беко.
— Вкусно? — спросил он.
Беко кивнул.
— Когда голоден, все вкусно. Ешь, сынок, ешь, не
стесняйся! Хлеб принадлежит всем, у хлеба нет хозяина. Как в нашей сказке сказано: и прохожего накорми, и домой целым принеси. Не думай, что ты один хочешь есть, накорми и того, кто уходит, и того, кто приходит. Хлеб — как сердце, если хочешь сохранить его целым, поделись с людьми!
Беко кончил есть, обтер руки о штаны и взглянул железнодорожнику прямо в глаза.
— Теперь закурить хочешь, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41