Стены зала были увешаны всевозможным оружием и охотничьими трофеями — оленьими и кабаньими головами, мечами, кинжалами, копьями, стрелами. На возвышении помещался трон — массивный, с высокой спинкой, с львиного-ловыми на торцах широкими подлокотниками, с леопардовыми шкурами на сиденье и в ногах.
Царь намеренно не стал усаживаться на трон, а устроился в кресле рядом с Нерсесом.
— Не такой, Нерсес, представлялась мне наша первая встреча,— произнес он с сожалением, дружески опустив ладонь на колено брату.
— Что за хаос ты создал в стране?! — все так же негодующе воскликнул Нерсес, и царь невольно подумал, что у этого человека молодая голова сидит на старческом теле, иначе откуда вдруг этот тон и слова. — Попираешь закон, топчешь святыни... Стираешь все грани между слугою и господином. Всюду царит беспорядок, безвластие. Ты пробудил
в людях самые темные инстинкты. Заполнил Аршакаван слугами, сбежавшими от господ. Отмени свой указ, пока вулкан не взорвался. Пока не разразилась беда...
Царь встал с кресла, хмурый и молчаливый, медленными шагами приблизился к трону, постоял перед ним, словно в раздумье, после чего обернулся уже с улыбкой на лице и сел на обычное свое место — выше и в отдалении от посетителя.
— Не велеть ли, чтоб подали вина? Давненько ты, наверное, не пил.
— Как осмеливаешься, царь? — смутился Нерсес.
— Да ладно уж, не стесняйся, мы тут одни. Ты ведь всегда был не прочь выпить. И не изменился же оттого, что одежда твоя изменилась?
— Как у тебя язык поворачивается?! — Нерсес не вытерпел и вскочил с места.
Хорошо, что хоть не ударил жезлом об пол, а то еще резче выступил бы контраст между молодым лицом и старческим телом.
— Мы же друг друга знаем, святейший, — продолжал царь, упорно не замечая ярости и негодования Нерсеса. — Помнишь, как ты выпрашивал у меня один только день, до утра... Я отказал тебе. И даже не помню, зачем ты его просил. Но совесть меня до сих пор грызет. Даю тебе этот день, святейший. Даю от души. С сыновней готовностью.
— Я направлю императору письменный свой протест, и все твои нахарары под ним подпишутся, — пригрозил католикос, ударив жезлом об пол.
Царя словно толкнули, он вскочил с места, кинулся к католикосу, упал перед ним на колени, поцеловал руку и, подняв глаза, прошептал укоризненно:
— Нерсес!..
— Не заставляй меня прибегнуть к проклятию, — оборвал тот еще суровей и тверже, радуясь, что его угроза подействовала на царя. — Ты сотрясаешь все основы государства. Побойся хоть бога...— Потом добавил уже мягче, с великодушием победителя: — Отмени строительство Аршакавана. Помирись с нахарарами.
— При одном условии, — царь поднялся с колен и с нарочитой медлительностью стал отряхивать и оправлять на себе одежду. — Если ты мне напомнишь, для чего ты выпрашивал тот единственный день. Да еще до утра...
— Знаешь ли ты, кто отныне величайший твой враг?
— Ты, — улыбнулся царь.
— И тебя это не страшит?
— Страшит. И даже очень, — признался царь, и его полная откровенность обезоружила Нерсеса. Царь положил на плечо ему руку — мол, сядь, — и Нерсес послушался, сел, а царь неторопливо вернулся назад и спокойно уселся на царское свое место. Ну вот, теперь уже все в порядке. Все как полагается, чин чином. Теперь можно переходить к деловому разговору с католикосом всея Армении. — Допустим, что из-за Аршакавана ты примешь сторону нахараров и объявишь мне решительную войну. Готов даже признать, что ты меня победишь. Но как же тогда твои замыслы? Ведь у тебя есть замыслы. И какие смелые, какие блестящие! Ты собираешься повсюду открыть школы, основать дома призрения для нищих и немощных, больницы, приюты для сирых, для прокаженных. Вот видишь, как внимательно читал я твое письмо, как подробно все помню. Потому что запечатлелось, запало в сердце. — И вдруг, без какого-либо естественного перехода, язвительным тонким голосом выкрикнул: — А кто же позаботится о твоих расходах? Государство, не так ли? Я, я! — И столь же внезапно вернулся опять к деловому тону: — Я дам тебе деньги. Наделю землями. А взамен ты не станешь вмешиваться в дело с Аршака-ваном.
— Купить меня хочешь?
— Но за какую цену, святейший!
В словах его не было ни малейшей иронии. Да и что тут оскорбительного, если взамен ты получаешь громадные деньги и земли? Разве не ясно, что в борьбе кто-то побеждает, а кто-то сдается? Не может же быть, чтобы победили оба? Или оба сдались? Э, нет, не годится, святой владыка, с беленькими ручками в драку не лезут. Научись-ка сносить царапины, боль, стискивать зубы, как подобает мужчине. Если хочешь знать, оскорбительно то, что ты с первой же минуты был уверен в своей победе, даже и мысли не допускал, что тебя побьют. Потому что не чувствовал ко мне уважения.
— Ты можешь с чистой совестью согласиться на эту сделку, — воодушевившись, начал уговаривать Нерсеса царь, искренне убежденный, что на свете нет ничего такого, чего бы он при желании не мог купить. — Положи-ка на весы Аршакаван и свои проекты. Что важнее? Что неотложнее? С твоей точки зрения. Ну конечно же проекты. А теперь допустим, что ты победил меня. Стоит ли ради этой победы, пускай даже очень важной, жертвовать своим замыслом?
— Я хочу, чтобы задуманное мною благотворительство осуществилось в нашей стране, — упавшим голосом произнес Нерсес и сделал попытку объяснить, даже доказать, почему
у него нету иного выхода, кроме как согласиться: — Я очень хочу осуществить это, царь.
— Причем впервые во всей армянской истории! — живо, горячо поддержал его царь, как если бы это разговаривали двое единомышленников, радеющих об одном и том же деле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148