Но царь не находил в себе сил повернуться и на одно только коротенькое мгновение столкнуться с ним.
И он поневоле двинулся дальше, чувствуя, что старик следует за ним по пятам и вовсе не намерен отстать...
— Как нам теперь быть, царь? — напрямую спросил он.— Что с нами станется?
Был лишь один выход — подлый, но единственный. Заставить его замолчать. Ударом кинжала. Только бы отвязаться от него, от бесстрастного его голоса, от его преследования, от простосердечной его тревоги — не за себя даже, а за положение дел вообще, что и смущало царя, что его и бесило. Но коль скоро убить старика было невозможно, царю приходилось не останавливаясь идти вперед, вперед и опять вперед, затылком чувствуя в почтительном от себя отдалении его присутствие и старческое дыхание.
— У тебя, царь, один только способ спасти нас,— еще ровнее и бесстрастнее промолвил старик. — Ежели ты дозволишь связать тебя и отдать им в руки. Тогда, может, господа и простят нас.
Царь резко остановился. Шаги за спиной стихли — значит, остановился и старик. Должно быть, в том же почтительном отдалении. Прямота и недвусмысленность предложения обезоружила и потрясла царя. Он обернулся, и ему показалось, что за эти две-три минуты старик еще больше усох, обессилел и безнадежно одряхлел. Он посмотрел на старика в упор, тот выдержал взгляд, а царь не выдержал. Отвел глаза и понял, что не способен ни гневаться на старика, ни обругать его. Вот он стоит перед ним, этот старик, — босой, в отрепьях, с единственным, как у младенца, зубом во рту и слезящимися глазами. В его возрасте говорят всё как есть, и он счастлив не знать, что можно, а чего нельзя.
Царь сорвал с себя какое-то подвернувшееся под руку украшение, бросил наземь и побежал. Нет, он бросил не милостыню. Старик ни за что не поднимет драгоценную вещицу — царь знал это наверняка. Просто отвлекал внимание. И правда, старик с ребячьим любопытством уставился на блестящий кусочек металла, который искрился, сиял и переливался под солнцем всеми цветами радуги. И, зачарованный этой занятной, невиданной игрушкой, привлеченный не ценностью ее, а блеском, совершенно позабыл о царе.
Несколько дней спустя колесные машины по прозванию «ослы», которые непрерывно подтачивали основание крепостной стены, пробили-таки в ней брешь — как на грех, вблизи ворот. После непродолжительной схватки воины передового отряда объединенных армяно-персидских сил ворвались в Аршакаван и открыли ворота.
Подобно размывшему плотину потоку, враг заполонил город. Войско, особенно армянские его части, не имело с арша-каванцами никаких счетов и, значит, не должно было помышлять о мести. Но месяцы осады его озлобили. Упорство осаждающих столкнулось с упорством осажденных. Оно-то, это упорство, и возбудило у тех и у других взаимную ненависть. И, как водится, ненависть победителей была ожесточеннее, а сами они чувствовали себя более справедливыми и даже более пострадавшими.
В полном неведении о случившемся аршакаванец Абетнак вышел из дому. Он собирался уже перейти улицу и заглянуть к соседу, когда увидел, что прямо на него, словно из-под земли, движется тьма-тьмущая воинов. Целая рать — на одного. Он хотел отогнать кошмарный этот сон, попытался крикнуть и пробудиться, но не успел, потому что сердце разорвалось от страха, и он умер на месте. Абетнак стал первой жертвой победителей.
Враги встретились в Аршакаване с непредвиденным затруднением: им никто не оказывал сопротивления, улицы были пусты и безлюдны, словно войско вступило в мертвый город. Им приходилось заглядывать во все дома поочередно, чтобы поквитаться с их обитателями в четырех стенах. Но это скорее смахивало на душегубство, чем на взятие города. Ряды победителей охватило смятение. Воины толпились на улицах, не зная, как быть. Если бы горожане отстаивали каждую улицу, каждую пядь земли — тогда дело другое, Тогда, пусть и подвергая жизнь опасности, они нападали бы на защитников города, дрались бы не на живот, а на смерть, иными словами, без помех выполняли бы основной закон нойны, основную ее заповедь: убий. Нападай противник или убегай — это не суть важно, в обоих случаях убийство право-мерно. А тут какая-то чертовщина. Тебе приходится совер-шать поступки, не подобающие воину, и приканчивать людей поодиночке. Приканчивать, переходя из дома в дом, с улицы на улицу, из закоулка в закоулок, видя лицо жертвы, ее жилище, ее скарб, чуть ли не знакомясь с ее семьей. Все-таки чудовищно, если перед тем, как зайти в очередную ла-
чугу, ты можешь перевести дух, перекинуться словечком с приятелем, подкрепиться, подивиться на закат, а потом не спеша, без суеты продолжить свое дело. Торопиться незачем, жертва не убегает.
Ликующие возгласы победителей повисли в воздухе и быстро сменились глубоким разочарованием. Какие они победители! Нет ни победителей, ни побежденных. Дворец пуст, царь удрал в Иверию, нахарары разбрелись по своим вотчинам, малочисленные воинские части, стоявшие в городе, полностью истреблены, не осталось ни одного должностного лица.
И если кто в победившем войске не был разочарован, так это мятежники-нахарары и персидские полководцы, которые не только не утратили жажды возмездия, но и мечтали поскорее разрушить город, сровнять его с землей и перебить всех до единого его обитателей. И потому отдали приказ немедля приступить к резне.
Воины нашли выход из положения стихийно, не сговариваясь. Они вваливались в дома целыми ватагами, хотя для уничтожения безоружной, беззащитной семьи достало бы двух-трех человек. Однако такое вторжение создавало, пусть и обманчивую, видимость боя, а главное, грех распределялся поровну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148