И уж тем паче не приведи бог кому-нибудь, кроме меня, понять действительную цену моей силы и власти.
Вот она, эта цена, — твой пиршественный стол. Но полно, что это за стол! Оно конечно, яств на нем — через край, однако кто же за ним сидит? Где знатнейшие из знатных, где влиятельнейшие нахарары, кому принадлежали здесь самые почетные места, где католикос, Меружан, братья Мамиконяны, Айр-Мардпет? Отчего гостей не сто человек, как это было принято, отчего их с легкостью перечтешь по пальцам? Да и трапезная не та — простое строение, ни тебе сводчатых потолков и проемов, ни фресок и лучезарных куполов.
— Нет ли перемен в распределении мест за столом?
Давненько не задавал он этого вопроса. А задавать его надо, надо. Хотя бы затем, чтоб уверить себя: не все еще потеряно. Есть покуда Аршакаван, есть покуда страна, да и сам он, благодарение богу, покуда жив-здоров.
Но кто ж ему ответит? Нынешний сенекапет Драстамату в подметки не годится. Протарабанит сейчас положенные слова, невыразительно, заученно, не вкладывая в них веры, не сознавая важности исполняемого им дела.
— Порядок нахарарских кресел все тот же, царь.
Ну вот. Эх, Драстамат, Драстамат! На чье попечение бросил ты своего царя? На попечение этого ничтожества, которому все трын-трава? И о чем толковать, когда давно уже нет прежнего распределения мест, этого торжественного перечня сиятельных имен, если он сам, собственноручно составил новый перечень и скрепил печаткой своего перстня...
— Рад слышать. Стало быть, наше согласие не нарушено. И поскольку никто не понес наказания, никто не согрешил против престола — против престола, а не меня, — пускай каждый займет полагающееся ему место.
Царь произнес эти обычные, обрядовые слова едва слышно и, прикрыв глаза, словно шептал молитву. Они и впрямь были для него молитвой, полнозвучным благословением минувшего и боязливой мольбой о будущем.
Малочисленные нахарары безмолвно расселись по местам и молча принялись за еду. Царь ни к чему не притрагивался и раздраженно обводил глазами гостей. Они и есть-то не умеют толком, нет в них веселого, яркого и блистательного размаха предшественников. Предшественники были люди очень земные, шумливые, задиристые, жизнелюбивые, не чета этим куклам. И хотя в годину испытаний и напастей сегодняшние гости остались преданы трону и, следовательно, достойны всяческих поощрений, царь все-таки, что греха таить, их недолюбливает.
А с чего ты, собственно, взял, что они преданны ? Ты не ясновидец, и чужая душа — потемки. Царь подозревал всех без разбора. В каждом видел натянувшего личину изменника. Способного, спасая шкуру, на все, способного даже наброситься на своего царя с кинжалом.
Чем-чем, а мнительностью он никогда не страдал. Вел себя великодушно и не таил зла на откровенно колеблющихся или готовых переметнуться к персам либо грекам. Остерегался приверженцев Византии и приверженцев Персии, однако под угрозой их измены еще безогляднее полагался на свои силы. И не считался с опасностью.
А теперь он поминутно терзался вопросами: почему они ему верны? Какая в том корысть? Ведь царь отроду не был так растерян и беспомощен. Что же с ним связывает? Все они давно уже должны бы дать деру и, дабы обеспечить свое благоденствие, трубить на всех перекрестках, что не замешаны в царевы дела — напротив, не за страх, а за совесть с царем боролись.
Он перебрал в уме любые ответы, мыслимые и немыслимые,— кроме одного: а может, эта горстка князей по-настоящему любит родину ? Может, он просто не почувствовал, как раз за разом стал относить любовь к родине только на свой счет?..
Царь был точно в жару, его глаза как-то болезненно и неестественно блестели, он окидывал сотрапезников странным, рассеянным взглядом.Поди поверь венцевозлагателю и аспету Смбату Баграту-ни, когда он только при дворе говорит по-армянски, а вот дома — по-гречески. Или Гарджуйлу Хорхоруни, начальнику отряда телохранителей, который и пальцем не пошевелит, чтобы помочь ближнему, если это не принесет впоследствии выгоды. Князь Вркен из Абужена до того стар, что частенько забывает, на чьей он стороне. Мушка Сааруни распирает тщеславие, стало быть, армянский двор вовсе не для него. А это кто такой? Ужасно знакомое лицо. Вачак, князь Вачак! Подумать только, восседает на одном из почтенных мест. Этот будет предан из благодарности. Впрочем... неблагодарность в подобных случаях не менее закономерна.
Время от времени царь украдкой поглядывал на князя Паргева, трезво и отрешенно сидевшего в своем кресле дородного детину средних лет, владетеля Артаза; Паргев был человек замкнутый, не греколюб и не персолюб, никогда не совался в дела страны, ни во внешние, ни во внутренние, ни по какому поводу не стремился вылезть вперед и показать себя, исправно выполнял распоряжения, вовремя платил налоги и представлял по требованию царя свои отряды для войска, но — не более того. Словом, ни рыба ни мясо. Я, кажется, прав, с замиранием сердца думал царь, с не-го-то как раз и надо начать. Надо устрашить остальных, взять их в ежовы рукавицы, чтоб они и пикнуть не смели. Все смешалось, и в этой неразберихе уже не понять, где друг и где враг. Коли нельзя влезть человеку в душу, коли нельзя в роковой час дознаться правды, стало быть, надо смотреть на всех одинаково, мерить всех одной меркой, иначе говоря — никому не верить. Это, во всяком случае, безвреднее и безопаснее, чем оказывать любому встречному-попе-речному ничем не заслуженное доверие.
Он усилит дворцовую стражу, увеличит отряд телохранителей, самолично станет их набирать и постоянно менять — новичков труднее подкупить и втянуть в заговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148