Сила духа старой бабушки поразила тогда Нуржана, и он мысленно пожелал себе, чтобы и ему была дарована такая сила... Шел дождь, не переставая стучал по крыше, хлестал мокрыми струями в окно, беспокоя внезапным шумом людей, погруженных в сон. Шум дождя порою напоминал Нуржану о каком-то давнем событии, которого вспомнить невозможно, и от этого так грустно становилось ему и грусть парила над ним, лежащим в ночи, словно невидимая птица. И шелест крыльев у этой птицы — словно тоскливый шепот, плач засватанной невесты. Но вот упорхнула прочь ночная птица-грусть, на прощание брызнула на него живой водою из клюва... исчезла, не слышно ее... а вот снова что-то зашелестело. Может быть, опять она? Нет, улетела навсегда, далеко, безвозвратно,— может быть, разбилась о скалу в ущелье и погибла...
Это затерянное в горах человеческое поселение не ведало шумных радостей большого мира. Люди жили там своей загадочной жизнью, у них были свои праздники, свое горе, неведомо^ другим. На большой карте нет этого поселка, но у маленькой деревни, для которой не нашлось и точки на географической карте, несомненно были какие-то свои большие мечты.
Наутро, вволю напившись чаю в гостеприимном доме и поблагодарив хозяев, парни ушли. Ушли — и тут же столкнулись еще с одним испытанием жизни. Те семеро, что вчера ночью бросили и не стали даже искать их, сегодня утром уехали, оказывается, на тракторной тележке! Трактор с прицепом как раз направлялся вниз с перевала. Больше попутного транспорта пока не предвиделось. Трое незадачливых жигитов побегали туда-сюда, но все было напрасно. Огневка, видно, не хотела отпускать их. Село это являлось бригадой колхоза Кайынды, центр которого был внизу, у подножия гор. Всю зиму, оказывается, не было никакого сообщения между Огневкой и остальным миром, даже с конторой колхоза. Но земля тамошняя была замечательная, черная, урожаи всегда хороши, трава на пастбищах и покосах обильна. Если польют дожди — овец не выгоняли из-за грязи и распутицы; зимою глубокий снег перекрывает все пути; весна там наступает поздно, а осень — рано. Колхозная работа в Огневке выполнялась вдали от начальственного ока кое-как,— похоже, на огневских давно махнули рукою: пусть живут как могут. С севера земли бригады замыкала река Хатунь, с юга — река Бухтарма, и огромные, тучные угодья оставались без особой пользы. Огневка сама тоже была равнодушна к новостям большого света, жители ее были замкнутые, неразговорчивые люди, каждый смотрел бирюком. Пришло бы откуда-нибудь войско, заняло всю деревню, везде у ворот выставили бы часовых — огневские и головы не подняли бы, чтобы посмотреть, что творится на улице. Когда с ними здоровались проезжие и прохожие люди, огневчане никогда не отвечали и, словно глухие, проходили мимо. Безразличие и равнодушие их было поразительным. Казалось, грянет над макушкой гром, треснет небо пополам, а им хоть бы что — и ухом не поведут. И ведь не скажешь, что потому характеры людей таковы, что сам край суров. Зимою и осенью, конечно, было весело там, но зато нет ничего прекраснее весеннего и летнего времени в Глубинном крае! Разве что в прекрасном сне почудится такая красота.
272
Трое парней зашли в контору, где в крохотной комнатушке, мглистой от табачного дыма, сидели несколько человек. Едва повернув головы, чтобы взглянуть на прибывших, колхозники продолжали стучать костяшками домино. Постояв некоторое время у порога, молодые люди так и не дождались внимания к себе, и Акай, нетерпеливо перебросив торбу со спины под мышки, спросил:
— Кто у вас начальник?
Игра продолжалась, никто и не собирался отвечать. Тогда Акай повторил вопрос, возвысив голос:
— Начальник есть в этой шараге?
Длинный сухожилый мужик хмуро взглянул на него и нехотя произнес:
— Чего орешь? Тут нет начальства... и глухих нет, ясно?
Другой, жирный широколицый казах, объяснил пришельцам, что бригадира нет, уехал вниз утренним трактором.
— А вам он зачем? — спросил он.
— Уехать отсюда... хоть на чем-нибудь, уважаемый,— вежливо ответил за всех Нуржан.
— Вечером еще два трактора вниз отправятся, на них и поедете,— сообщил казах.— Наверное, возьмут вас...
До вечера парни шатались по селу, и никто не подошел к ним. Увидели козлобородого старичка казаха, выгребавшего навоз из конюшни, кинулись было к нему, как к отцу родному: «Ассалаумагалейкум, аксакал!» — а тот только дико вытаращился на них, ничего не ответил. «Когда-то,— вспомнил потом Акай,- в село пришли несколько казахов, и нанялись они в работники к богатым кержакам. Наверное, это один из потомков тех казахов».
Вечером они кое-как уехали. Пьяные трактористы не хотели везти их даром, требовали денег на бутылку. Денег у ребят не было, но в торбе Акая, которую он так берег в эти дни, случайно или не случайно оказалось килограмма три шерсти. Ею и расплатились с трактористами. В кабине для жигитов места не оказалось, пришлось им ехать в грязном прицепе.
* * *
И вот опять Нуржан в Глубинном крае...
Боясь, что ребята могут уснуть, он приподнялся с места и прислушался к их дыханию. Потрогал их за носы — каждый отмахнулся, не издав ни звука. Знать, не прошла
еще обида после внезапной драки. Но это уже не очень беспокоило Нуржана. Все же не без пользы была.потасовка — хоть сон разогнали. И он вновь улегся на место, стих и, глядя над собою в темноту, предался воспоминаниям. На этот раз он вспомнил о событии, происшедшем весною того года, когда он вернулся из армии домой. Закрыв глаза, он представлял...
Вот как это было.
Чудесная весна: все вокруг голубое, белое и зеленое... (И ни этого холода не было, ни бескрайних снегов, ни замерзших товарищей рядом, ни волчьего воя из ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36