- Хватит! — прикрикнул на них Нуржан.— А еще клятву давали в бане: «Умрем, а друг друга не оставим в беде». Так говорили, кажется, милейшие? И руки жали. А теперь будто петухи наскакиваете друг на друга! А из-за чего? Из-за того, в чем каждый из нас не лучше другого и не хуже. И никто в этом не виноват — ни мы сами, ни наши матери...
— Украдкой нас родили,— мрачно добавил Аманжан, вздохнув.
И тут заскрипела и стукнула в сенях дверь. Ребята переглянулись. Только теперь дошло до них, где находятся они и что с ними. Вспомнили про хозяина дома — самого жестокого человека, какого только приходилось им встречать. Дверь в избу раскрылась, и вошел старик с охапкой дров, спокойно прошлепал босыми ногами к печке, с грохотом бросил у стены промерзлые, покрытые снегом поленья. Открыл дверку печки, пошуровал кочергою в топке, подбросил дров. Став на четвереньки, принялся дуть на огонь, смешно шевеля бородою...
Аманжан, внимательно следивший за каждым движением старика, пришел в бешенство от этого вызывающе хладнокровного поведения своего врага. Парень вскинул ружье и, громко щелкнув, взвел курок, но хозяин и тут остался невозмутимым. А двое друзей Аманжана оцепенели, сидя на скамейке.
— Чего целишься зря? Ружье н-е заряжено,— спокойно прогудел наконец старик и направился к посудной полке.— Хочешь убить меня, так возьми патроны. Они над изголовьем висят. Заряди и стреляй себе... Эх! — добавил он после.— Да уж куда тебе, батыр. Не сможешь! Разве что со страху дружков своих пристрелишь.
— Ладно, попробую! — вскрикнул Аманжан, хватая со стены патронташ.— По зверю не приходилось стрелять, а вот тебя уложить попробую! — И он быстро зарядил ружье, вскинул его к плечу, прицелился...
Но и тут старик не смутился Глядя в лицо парню, усмехнулся злобно.
— Брось, дурак! — придя в себя, крикнул Нуржан.— Сейчас же брось!
— Не лезь! А то и тебя прикончу! — хрипло зарычал на него парень, бледный, с налившимися кровью глазами.— Сиди и не прыгай.
— Ай, сынок, ты бы сначала зайцев пострелял,— издеваясь, молвил старик.
Ни тени страха не было на его суровом лице.
— Отец, не дразни его! — крикнул, предупредил Ба-кытжан.— А то ведь он пальнет, он такой!
Старик задрал полу длинной рубахи, достал засунутую за край подштанников трубку, табакерку и принялся ладить курево. Казалось, он нарочно испытывает чужое терпение и похваляется своим хладнокровием.
— Аманжан... Аманжан, опомнись,— тихо произнес Нуржан, не зная, что предпринять.— Ты в человека хочешь стрелять...
— Нет, в гада! — прохрипел Аманжан; пена запузырилась на его губах.— Он хуже фашиста! Читай отходную молитву, старый черт!
НО ЧТО-ТО СЛИШКОМ долго он целился, словно мишень находилась за сотню шагов от него, а не рядом. Между тем хозяин преспокойно раскуривал трубку, достал из печки раскаленный уголек. Чего греха таить — хотел, на самом деле хотел Аман-жан пристрелить старика, да вот отчего-то потемнело у него в глазах и палец, лежавший на спуске, словно окаменел, когда парень собирался нажать на него. А старый хозяин то и дело бросал равнодушные взгляды в сторону жигита, который целился в него. И наконец ружье задрожало в руках Аманжана, затем, отброшенное им, грохнулось на пол. Грянул выстрел. Пуля, попав в дверь, распахнула ее силою своего удара. В избу ворвался холодный воздух. Старик закрыл дверь и накинул ременную петлю на гвоздь.
— Не могу! — закричал Аманжан, припадая на корточки и стуча кулаком по колену.— Не могу убить его!
Я знаю этого человека! Где-то видел эту рожу! Аллах, почему я не могу убить его?!
Выстрел оглушил и, казалось, раскидал всех по сторонам. Бакытжан, сжавшись в комок, всхлипывал в углу. Старик сидел на сундуке и попыхивал трубкой... И скоро в избушке настала тишина — странная тишина, рожденная грохотом выстрела.
— Аксакал, скажите нам, кто вы? — осмелился нарушить эту тишину Нуржан.
— Я Конкай! — резко, без промедления ответил старик, словно ждал этого вопроса.
— Тот самый Конкай? Но он, я слышал, уже давно умер... Лет пятьдесят, говорят, назад! — удивленно воскликнул Нуржан.
— Конкай никогда не умрет! — горделиво сверкая глазами, отвечал старик.— И огонь в очаге этого дома никогда не погаснет! До меня здесь был Конкай, на его место пришел я, а на мое место придет следующий Конкай! И сейчас он находится, может быть, среди Потому что Конкай сидит у каждого в его печенках, в его мозгу и в сердце. Конкай значит: бери себе все, что тебе нравится, и ничего не бойся! Конкай — это: я хочу, а на вас на всех мне наплевать! И он сидит в каждом, в каждом, да только не всякий хочет в этом признаться. Вот ты — Конкай,— вскочив с места, старик метнулся к Нуржану и ткнул ему в грудь пальцем.— И ты тоже! — тонко взвизгнул он и указал на Аманжана.—И ты Конкай! — показал он на Бакытжана.—
У каждого из вас душа тоже конкайская! Молоко на губах не обсохло, а уже норовите погубить человека. Да куда еще вам! Я здесь, на перевале, пятьдесят лет живу один, и никто, греясь у моего огня, не смел мне слова поперек сказать. Потому как я — хозяин здесь! Меня даже начальство из района, из области не трогает. А вы что? Захотели верх надо мной взять?
Он метнулся к сундуку, убрал с него все вещи и, откинув крышку, стал выбрасывать на пол охапки ценных шкурок — норковых, соболиных, выдровых, волчьих, медвежьих.
— А это вы видали? — приговаривал старик, выбрасывая все новые и новые вороха мехов.
Жигиты онемели; Бакытжан медленно на коленях подполз к сундуку и стал ощупывать шкурки, Аман-жан покачал головой и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36