Первые пятна темного среди ; утомительной, нескончаемой белизны. Уже сутки у парней не было и крошки во рту, намерзлись они и настрадались, а сейчас, увидев эти прутики, свидетельства чего-то живого, обрадовались чрезвычайно. И если бы заметили какого-нибудь зверька, то были бы счастливы, словно встретились с давно запропавшим родичем Сказать правду, даже ночные волки были дороги им среди проклятого однообразия снегов, в мертвом царстве лютого холода.
— Пошли, Баке,— сказал Аманжан, достав из трактора топор.— Хоть ползком, а доберемся до этих кустиков. Нарубим дров для костра.
— Из дому выезжали, были-трактористами — грудь колесом,— отвечал Бакытжан.— Потом в плен попали к Конкаю. А ночью концерт показывали волкам, артистами, значит, были. Теперь, видать, приходится быть альпинистами, акри.
— Погоди, парень, вот еще ночь здесь переночуем, так вовсе обезьянами станем,— заверил Аманжан, хлопая приятеля по широкой спине.
\ — А кем угодно, пожалуйста! — соглашался толстяк.— Все равно человеком быть тяжелее. 1 — О, так ты еще считаешь себя человеком? Тогда бери топор — и пошли. Человек должен что-нибудь делать! — провозгласил Аманжан и потянул за собой приятеля.
Бакытжану не хотелось лезть на гору, но деваться было некуда, пришлось идти. И они оба поползли по крутому склону вверх, по обдутому и оглаженному ветрами снегу, твердому, как железо. Нуржан посмотрел им вслед, пробормотал: «Бисмилла! Желаю удачи, товарищи»,— а сам вернулся к трактору, перевернул вверх дном всю кабину, подбирая необходимый для работы инструмент.
Между тем двое карабкались вверх, и Аманжан, продвигавшийся впереди, вырубал топором ступеньки, словно заправский альпинист, и сверху бросал Бакытжану веревку, за которую тот подтягивался и медленно взбирался к товарищу. Склон в этом месте был таким крутым и гладким, что подниматься приходилось с огромными усилиями, прилепившись всем телом к ледяной стене. Оба жигита вспотели, и наблюдавшему снизу Нуржану видно было, как над ними вьется пар. Вскоре Нуржан завозился с мотором и отвлекся от них — и вдруг заметил, как мимо него стремительно пронесся вниз какой-то большой темный ком. Не успел он сообразить, что это могло быть, как сверху загремело:
— Ух, чтоб тебя... олух, тетеря! Ну и валяйся теперь там, на дне оврага!
Оказалось, Бакытжан нечаянно выпустил из рук аркан, за который его подтягивали вверх, пошатнулся и плюхнулся в снег — и, как только его зад коснулся гладкого наста, парень мигом шмыгнул вниз, словно на салазках. Аманжан не стал даже смотреть, куда в конце концов улетел толстяк, и, выматерив его как следует, один полез к кустам. Лишь крикнул перед этим Нуржану:
— Оу, Нуреке! Не вздумай лезть за ним! Пускай сам выкарабкивается, олух.
И вскоре сверху донеслись частые удары топором. Аманжан добрался-таки до кустов. Нарубив большую охапку сучьев, он с дровами в руках заскользил вниз и мигом очутился в снежной яме, куда наметился еще сверху. Нуржан был поражен ловкостью и смелостью товарища. «Однако,— подумал он,— нет геройства без горячих голов».
Мерзлый сырой тальник не загорался; полили прутья соляркой — кое-как занялись вялым, чадящим пламенем. Костер был устроен позади трактора; в огонь поставили мятое ведро, наполнив его снегом. Но от костра больше было дыму, чем тепла.
— Ничего не получится,— огорченно сказал Аманжан.
— Давай разогреем еще солярки, обольем мой пиджак и запалим. Все равно у меня старый пиджак, не жалко,— предложил Нуржан.
— Надо еще взять у этого олуха безрукавку,— добавил Аманжан.— Она у него под пиджаком... Иначе все равно нам воды не вскипятить.
— Сперва надо его самого вытащить из оврага.
— Ничего, сам вылезет!
— А ну сходи помоги,— попросил Нуржан.— Не ждать же его, сидя на месте.
— Ладно, пойду, но только из-за его безрукавки. И Аманжан, взяв ломик, заскользил вниз по тому
пути, по которому скатился в овраг Бакытжан. Нуржан продолжал возиться с костром. И вдруг он услышал снизу яростные вопли, брань. Показались двое впереди Бакытжан, за ним, опираясь на дом, поднимался Аманжан. Выбравшись к трактору, он здоровенным подзатыльником свалил толстяка в снег.
— Гад! Вот, полюбуйся на него! — крикнул Аман-жан.— Я-то думаю, чего его нет и нет, а он там, подлюга, укрылся и потихоньку курт жрет!
Нуржан удивленно посмотрел на Бакытжана и только теперь заметил, что тот торопливо жует, набив чем-то рот.
— Стыдись,— нахмурившись, сказал ему Нуржан.— А если бы сейчас война была или голод? Эх ты... Волк, говорят, и тот сочувствует своему брату. А ты спрятал горсть курта в карман и думаешь, что один спасешься от беды?
— Нате, жрите, не завидуйте! — взвизгнул Бакытжан и, выхватив из кармана катышки Курта, бросил в снег.— И меня разорвите и сожрите! Ну, режьте на куски!
Никто не стал подбирать курт, разбросанный Бакыт-жаном.
— Ну-ка снимай безрукавку,— только и сказал ему Нуржан.
Толстяк молча стал раздеваться...
Растопив солярку, они облили ею пиджак и ватную безрукавку, подожгли — и наконец разгорелся жаркий огонь. Действия людей, похоже, обретали какой-то смысл. По лицам жигитов побежали живые отблески огня — словно кровь заиграла в этих осунувшихся лицах. Из разогретых медных трубок трактора закапало масло. Картер разогрелся. Вскипятив ведро талой воды, залили охладитель. Объятые наконец пламенем, пошли трещать ветки тальника. И солнце между тем поднялось высоко, и все вокруг озарилось ярким сиянием полудня. Снежные крошки сверкали, слепя глаза.
Бакытжан, стыдясь своего поступка и раскаявшись в душе, работал как одержимый Ему хотелось — хоть кровь из носу — усердной работой заслужить прощение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36