.. Он подошел к избушке и только взялся за дверную скобу, как вновь раздалась эта песня...
Она была такой же протяжной, хватающей за душу, но звучала не вдали, как обычно, а совсем рядом. Печальный девичий голос, вылетев из черных ущелий, наполненных страхом и тоскою, затрепетал звонким жаворонком над снегами, озаренными серебряным светом луны, над вечными вершинами гор. В песне слились надежда и темный страх, это была жалоба человека, познавшего всю печаль жизни, тоскующего по любимой душе, которой можно раскрыть свою. И в тоске своей душа пыталась найти утешение и тихое забвение. Так плач ребенка, начавшийся от горя и страха, постепенно устает в безутешности своей и становится убаюкивающей песней. Охваченный чужой печалью, Нуржан испытал неведомое до этой минуты счастье и волнение. Он замер на месте, не смея шелохнуться; ему казалось, что, сделай он хоть шаг,— вмиг исчезнет неземная сила этой песни, растекавшаяся, словно волшебное вино, по всему его телу. И он вспомнил образ своих снов — Снежную девушку, приходившую к нему в прошлую гибельную ночь. Это был ее голос, ее кесня...
* * *
Вернувшись в домик, он тихо лег в постель, рядом с друзьями на полу, и не мог уснуть, взволнованный и ждущий чего-то. Все давно уже спали, сопенье и храп наполняли весь дом. Печь гудела, разбрызгивая искры; сквозь неплотно прикрытую дверку вырывалась полоса света, и в зыбком отблеске пламени то появлялась, то исчезала деревянная кровать, возле которой лежал на полу Нуржан, и вышитые голуби на стене казались живыми. Нуржан думал, где может быть сейчас девушка, Алмашжан, чья кровать пустует, и кто все же пел — она или. . та, запредельная... Снежная девушка? Ведь голос, который он слышал во сне, и этот, прозвучавший совсем рядом в темноте ночи, был один и тот же. Возможно ли гакое? И он почувствовал, как размывается граница между сном и явью .. Алмаш .. Снежная девушка, настойчиво толкавшая его в плечо, чтобы он встал, пробу-
дился от смертного сна... Трещат дрова в печи, старик, проснувшись, бормочет: «Чего-то Алмашжан нынче задержалась...» Алмашжан. Белый снег. Песня доносится из-за ледяных холмов... Старик Конкай — сверкают его глаза, как у волка... Наехать бы трактором на его звериное логово. Только ехать обратно придется кружной дорогой, дом Конкая останется в стороне. Посмотреть бы, какая она, Алмаш, Алмашжан... Завтра встать пораньше и посмотреть.
Тихо стукнула дверь, обитая войлоком; кто-то вошел; шуршит одежда; откуда-то тянет керосиновым чадом; кто-то ест в темноте, тихонько причмокивая губами... Нуржан осторожно выглянул из-под одеяла и в полумгле комнаты, озаренной слабыми отблесками печи, увидел неясную тень человека, снимающего через голову одежду. Тень направилась к кровати, легко и неслышно перешагивая через лежащих на полу; мелькнули белеющие в полумраке полные ноги. Они едва не наступили на голову Нуржану и, отодвинувшись, замерли у кровати. Затем сверкнули серебристыми икрами и исчезли. Скрипнула кровать. Горячее, частое дыхание опалило лицо Нуржана. Он кашлянул, давая знагь, что он не спит. Тот, кто лежал совсем рядом, на кровати, тоже не спал и дышал все так же бурно, стараясь сдерживаться, словно борясь с самим собою... И оба долго пролежали так, затаясь, охваченные глубоким волнением... Уже догорели дрова в печи и смолкло гудение пламени. Стало совершенно темно... Вдруг что-то легкое защекотало лицо жигита. Он протянул руку и прикоснулся к длинным густым волосам. Они упали с кровати и рассыпались по горячему лицу Нуржана. Закрыв глаза, он самозабвенно ласкал, перебирал эти девичьи волосы, и девушка, которую он еще и не видел, не противилась этим робким ласкам. Словно знала, что если скажет хоть слово, то навечно спугнет то чудо необыкновенной чистой радости, возникшей между ними в темноте, в молчании. И сама бережно, ощупью, возложила свою руку на лицо жигита. Это была горячая, жесткая, натруженная рука. Нуржан тронул ее — и по ее шелковистым изгибам дотянулся своей рукою до плеча девушки, до ее мягкой шеи. А теплые пальцы вспорхнули по его лбу к жестким волосам жигита, стали нежно перебирать его заскорузлые, пропахшие соляркой и морозом кудри, словно это было нечто самое драгоценное на свете. Жигит, распаленный могучей страстью, готов был устремиться к ней; она тоже
была охвачена тем же пламенем! Загрубевшие пальцы его легко коснулись бровей, ресниц девушки,— о боже, почему они залиты слезами, эти невидимые очи, почему она беззвучно плачет, Алмашжан... или — Снежная девушка? Кто из них?.. Полноокруглая девичья грудь... Жигит впервые касается такого чуда, он в огне, он в слезах. Он долго искал ее — они искали друг друга, пробираясь по снежным долинам, переходя через горные перевалы, и вот они встретились, может, в первый и последний раз. И наступил миг свидания и одновременно прощания навек — кто знает? — поэтому не надо ниспровергать мечту, надо пожалеть друг друга, сберечь чистоту долго тосковавших сердец... Он прижался губами к жарким, ласкавшим его рукам и бережно, благодарно целовал их.
И в темную хмель его блаженства просочился тихий шепот:
— Я знаю, кто ты...
Н у р ж а н. Человек я... Один из смертных. Пустые сани везу за собой...
Девушка. Я узнала тебя. Когда вы с отцом разгружали во дворе сено...
Н у р ж а н. Ты Алмашжан... Твой отец о тебе рассказывал...
Девушка. Я часто вижу тебя во сне.
Н у р ж а н. Меня?.. Это я тебя вижу во сне, Снежная девушка. Я искал тебя!
Девушка. Значит, ты искал Снежную девушку?..
Н у р ж а н. У тебя на глазах слезы... Почему ты плачешь? Устала, замучилась здесь, в снегах...
Д е в у ш к а. Ты тоже плачешь. Тоже устал, замучился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36